Сыщик и канарейка. Алиса Дорн

нам есть что скрывать, детектив. Разве я не права? – она почему-то оглянулась на меня.

      Ответить Эйзенхарт не успел: принесли кофе. Я сделал глоток и едва не закашлялся: малинового гайста в кружку добавили от души.

      – Крепкий во всех смыслах.

      – Именно так я всем говорю, – подмигнула мне леди.

      – Мы можем наконец перейти от светской беседы к разъяснениям? – раздраженно потребовал Эйзенхарт. – Или нам все-таки придется поехать в управление?

      Со вздохом леди отставила кружку.

      – Я не знаю, кто был в квартире Ульриха и что он там искал, но знаю, что означали эти чеки. Ульрих не шантажировал меня. Я платила ему жалование, – нехотя призналась она.

      – Жалование? За что?

      – За то, что он изображал моего жениха.

      Это было неожиданно.

      – Простите? – удивленно переспросил Эйзенхарт.

      – Наша помолвка с бароном Фрейбургом была фиктивной, – повторила леди. – Мне нужен был жених, и я предложила Ульриху исполнять эту роль за деньги.

      Мы с Эйзенхартом переглянулись.

      – Но, ради всех духов, зачем? Вы богатая, молодая, даже в определенной степени привлекательная особа…

      – «Даже»… – пробормотала леди Эвелин. – А вы умеете делать комплименты, детектив.

      – Вы легко нашли бы себе мужа, не прибегая к таким уловкам!

      – Но я вовсе не искала мужа! – возразила она. – Лишь жениха, и то на время.

      За столом повисло молчание.

      – Возможно, вам стоит попробовать начать с начала, – предложил Эйзенхарт.

      Леди Гринберг достала из сумочки портсигар.

      – Моя зажигалка осталась в жакете. Не поможете?.. Благодарю. – Она вернула мне спички и попросила: – Раз вы так добры, доктор, не могли бы вы снять очки? Ужасно отвлекает, знаете ли, когда не видишь глаза собеседника.

      Просьба застала меня врасплох. Каждый из духов, благословляя при рождении, оставляет нам не только склонность и дар, но и частицу себя. Кого-то это красит: перья, растущие на голове вместе с волосами, выглядят оригинально и придают определенную изюминку внешности; я также знал не одну танцовщицу, чьей карьере помог пушистый хвостик, доставшийся от Лайлы-Кошки. Другим везет меньше: мало кто хочет жить с оленьими рогами или, в моем случае, со змеиными глазами на человеческом лице. Никто не назовет это уродством – было бы оскорблением духов даже думать в таком ключе, – но, зная о неоднозначной реакции окружающих, я предпочитал скрывать глаза за синими стеклами.

      – Не думаю, что это хорошая идея.

      – Я же не прошу вас снять перчатки, – резонно заметила она.

      Было это случайностью, или леди что-то заметила? Я решил уступить, но предупредил:

      – Это не самое приятное зрелище.

      – Уверена, вы преувеличиваете… Я же говорила: так гораздо лучше.

      Она улыбнулась, и я не сумел удержаться от ответной улыбки. Я не мог сказать, каким именно образом, но манера, с которой держалась леди Эвелин, изменилась. Отстраненная вежливость сменилась искренностью, пусть не всегда любезной.