Химмельстранд. Место первое. Юн Айвиде Линдквист

странное тепло.

      Отец встал, молча поглядел на Петера, на распятие, проглотил слюну и ушел, хлопнув дверью так, что в шкафу зазвенела посуда.

      В ту же ночь Петер и мама поехали на такси в полицию, в отдел семейного насилия. Им выделили засекреченную от родни квартиру, и началась другая жизнь. Но в ту ночь Петер поверил в Бога.

      Он обошел машину, воткнул вешку и вдруг почувствовал запах крови. Его мать в ту ночь пахла кровью. Кровь текла из носа, текла и не хотела остановиться. Лицо и руки тоже были в крови, уже свернувшейся. В такси он прижимался к матери, и запах ее крови врезался в память на всю жизнь.

      Мама…

      Он раздраженно смахнул навернувшуюся слезу, посмотрел на машину и напружинил грудные мышцы.

      Попробуй только. Только попробуй.

      Он поверил в Бога, когда ему было семь, а перестал верить в одиннадцать. Никаких иллюзий не осталось.

      Петер решительно подошел к машине, завел мотор и ехал, пока вешка была еще заметна в зеркале заднего вида. Когда она почти исчезла, он остановился, воткнул новую вешку и поехал дальше.

* * *

      Еще семь вешек, еще километр. Леннарту и Улофу пришлось в очередной раз ждать, когда остынет мотор.

      – Попрохладнее стало. Или как?

      – Да… ты сказал, и я вроде заметил. Попрохладнее.

      Вешки… Отсюда видны четыре штуки. Можно было бы ставить пореже. Но, как говорится, береженого Бог бережет. Леннарт встал на одно колено, пригляделся и довольно кивнул – идеально прямая линия. Уж делать – так делать.

      – Человек сам создает свое пространство, – задумчиво сказал он.

      – Вот как, – удивился Улоф. – Хорошо бы, ты еще и объяснил.

      Леннарт кивнул на ряд вешек.

      – Мы как забор ставим. Есть у человека земля… ну и что? Поверхность. И больше про нее ничего не скажешь. А поставил забор – совсем другое дело. Теперь это его земля.

      – Это да… что да, то да. Но тут вот какой вопрос – зачем он ставит забор? Отгораживается или загораживается? Что ему охота закрыть – вход или выход? Кстати, и заборы разные…

      – Правильно… точно ты сказал: отгораживается или загораживается. А это-то… – он опять кивнул на вешки. – Это и забором не назовешь.

      – Что да, то да… не назовешь.

      Они довольно долго молчали, погруженные в собственные размышления. Улоф долго смотрел на пустое небо, а Леннарт опустил голову и разглядывал стриженую траву под ногами.

      – Когда Ингела-то сбежала… – сказал Улоф, – я за скотиной ходил, и все такое… думаю, три дня ничего не жрал.

      – И я… Агнета исчезла, и я тоже… А потом жрач напал. Ем, ем, наесться не могу. А вкуса никакого.

      – А я пиво пил. Так и держался…

      – На пиве долго не продержишься.

      – Не… на пиве долго не продержишься.

      – Скверная привычка.

      – Еще бы не скверная… а что делать? Я вроде как потерялся. Все так же, и все по-другому. Потерял ориентацию.

      – Да… чужое все.

      – Именно. Чужое. Кошку погладишь, и кошка как