Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов. Олег Владимирович Демидов

хоть Фета”. Умный совет. Лев Николаевич кое-что понимал в литературе.

      Громовержец пребывал в приятной уверенности, что каждого из нас он по очереди насаживает на вилку, кладёт в рот, разжёвывает и проглатывает. Не имея в душе ни своего бога, ни своего чёрта, он вылез на трибуну только для того, чтобы получить удовольствие от собственного красноречия. Говорил газетный критик с подлинной страстью дурно воспитанного человека.

      – Товарищи, их поэзия дегенеративна… – Он сделал многочисленную паузу, которая в то время называлась “паузой Художественного театра”. – Это, товарищи, поэзия вырожденцев! Футуризм, имажинизм – поэзия вырожденцев! Да, да, вырожденцев. Но, к сожалению, талантливых. <…> И вот, товарищи, эти три вырожденца… – Громовержец ткнул коротким пальцем в нашу сторону. – Эти три вырожденца, – повторил он, – три вырожденца, что сидят перед вами за красным столом, возомнили себя поэтами русской революции! Эти вырожденцы…

      Всякий оратор знает, как трудно бывает отделаться от какого-нибудь словца, вдруг прицепившегося во время выступления. Оратор давно понял, что повторять это проклятое словцо не надо – набило оскомину, и, тем не менее, помимо своей воли повторяет его и повторяет. Громовержец подошёл к самому краю эстрады и по-наполеоновски сложил на груди свои короткие толстые руки:

      – Итак, суммируем: эти три вырожденца…

      Маяковский ухмыльнулся, вздохнул и, прикрыв рот ладонью, шёпотом предложил мне и Шершеневичу:

      – Давайте встанем сзади этого мозгляка. Только тихо, чтобы он не заметил.

      – Отлично, – ответил я. – Это будет смешно.

      И мы трое – одинаково рослых, с порядочными плечами, с теми подбородками, какие принято считать волевыми, с волосами, коротко подстриженными и причёсанными по-человечески, заложив руки в карманы, – встали позади жирного лохматого карлика. Встали этакими добрыми молодцами пиджачного века.

      – Эти вырожденцы…

      Туманный зал залился смехом.

      Громовержец, нервно обернувшись, поднял на нас, на трёх верзил, испуганные глаза-шарики».130

      Но, когда не было третьей силы, имажинисты и футуристы упражнялись вовсю, поддевая друг друга. Один эпизод не без смака описан Рюриком Ивневым:

      «На лестнице мы столкнулись с Маяковским. Мариенгофу ничего не оставалось, как поздороваться и добавить иронически:

      – Владимир Владимирович, вы напоминаете мне тореадора.

      Маяковский, держа в зубах папиросу, как сигару, вынул её на секунду.

      – Вы хотите сказать, что похожи на быка. Не напоминаете даже телёнка.

      – Я не люблю телячьих нежностей, а вы уворовываете у меня строчки.

      – Я бы скорее повесился, чем стал копаться в вашем хламе!

      – История рассудит, кто во храме, а кто во хламе, – парировал Мариенгоф.

      – Вы не раз оскандаливались, когда в каком-то буржуазном листке писали про периодические дроби истории, намекая, что не сегодня, так завтра будет реставрация, – добавил Владимир.

      – Не ошибаются олухи, гениальные люди всегда ошибались.

      – Слушайте, Мариенгоф, могу составить протекцию – директор цирка просил найти клоуна.

      Анатолий

130

Там же. С. 237–238.