Agnec. Геннадий Копытов

незамедлительные денунциации освободят вас от духовного и светского преследования… Упорствующих же еретиков мы будем карать. Для того у нас имеются специальные полномочия Его Святейшества Папы Климента VII и булла Вормского собора, в которой указано, что за недоносительство – наказание: мужчин – посечение мечем, женщин – зарытие живыми в землю… Вероотступники, язычники, ведьмы и прочие еретики передаются светской власти для пыток и сожжения!..

      Неожиданно откуда-то появился епископ Бернард. У Агнесс екнуло сердце, ей хотелось спрятаться от него.

      – Я требую, чтобы вы, дочь моя, пришли ко мне сегодня к вечерней службе!

      – Я не приду, святой отец.

      – Отчего, дитя мое?

      – Я… не могу!

      – Можете! – стал повышать голос епископ.

      – Не хочу!

      – Хотите, хотите! – близко, зло и горячо зашептал отец Бернард: вспомни… помнишь? Он смотрел ей прямо в глаза. Ты помнишь?…

      – Помню.

      – Так ты придешь!?

      – Нет, святой отец!

      – Стерва!! – закричал он и оттолкнул ее: «Сука!»

      ***

      Доминиканец менее уверенно продолжал: «Кто все же утаится от нас – да не утаится от кары Господней!..»

      Вдруг на ступеньки крыльца поднялся епископ отец Бернард. Его голос дрожал, руки блуждали по сутане, лицо было в пунцовых пятнах.

      – Жители Кемптена… Я долго не решался, но Господь принуждает меня к истине… Эта женщина – ведьма! – (его рука поднялась, прошла по замершей толпе и указала на Агнесс) – обвиняю ее в колдовстве!.. Она приворожила меня. Names Dominus, возьмите ее! —

      Агнесс ничего не успела ни подумать, ни испугаться, а стража уже опрокинула ее на землю и тащила куда-то.

      ***

      Агнесс оказалась в темноте на мокром полу каземата. Дверь гулко грохнула. В камере была абсолютная тьма. Потом глаза немного привыкли к темноте и она стала различать углы и стены, дверь и потолок…

      ***

      Это началось два года назад; в апреле 1525 года от Р.Х. здесь в Кемптене… Бюргеры очищали от мусора свои дворы, таскали на чердаки всякий хозяйственный хлам, открывали после зимы окна.

      Солнце выжгло снег и высушило лужи. Отец Штиль жил с дочерью на окраине грязного деревянного Кемптена. Осенью и весною грязь становилась просто невыносимой.

      Отец Штиль был хормейстером, то есть курировал и обучал хоры церквей кемптенской епархии.

      В субботу рано утром отец Штиль удрученный похмельем: злой и беспокойный, отправился по своим капельмейстерским делам.

      Агнесс проснулась вслед за отцом, оделась, молча помолилась Деве Марии и позавтракала молоком и черным хлебом.

      С голубого неба солнце заливало, как Благой Вестью, землю и дом отца Штиля. Разноцветные стекла в окнах сверкали ослепительно ярко и обжигали глаза; и за ними ничего невозможно было разглядеть. Казалось, что на улице – жаркий летний полдень.

      Агнесс накинула