Вечная жизнь: новый взгляд. За пределами религии, мистики и науки. Джон Шелби Спонг

ли мои родители? Могут ли умереть они? Эти мысли стали новым источником тревог, о которых мне даже не хотелось спрашивать. Теперь-то я знаю, что моей маме было всего двадцать восемь лет, когда умер ее отец, а ему, моему деду, не исполнилось и семидесяти. Возраст – относительное понятие. Как и старение.

      Возможно, разговоры с мамой о смерти принесли бы мне больше удовлетворенности и даже утешения, если бы она не выбрала как раз этот момент, чтобы научить моих братьев, сестер и меня «читать молитву» каждый вечер перед сном. Может быть, к этому ее подтолкнула именно дедушкина смерть. Или же приучение к вечерней молитве началось раньше, но в моем сознании эти два события оказались неразрывно связанными и подкрепляющими друг друга. Я совершенно уверен в том, что мама не усмотрела связи между нашими разговорами и словами молитвы, которой учила нас, но я увидел эту связь, и она меня весьма встревожила. В молитве, которой учила нас мама, были такие слова:

      Готовлюсь к ночному я сну отходить.

      Боже, прошу мою душу хранить.

      А коль суждено умереть мне во сне,

      Боже, возьми мою душу к себе.

      Из этой молитвы ясно следовало, что умереть могу и я. Кроме того, в ней смерть ассоциировалась с отходом ко сну, с темнотой и ночью, а бодрствование – с зарей, дневным светом и даже воскрешением. В дальнейшем пасхальные гимны подтвердили эту словесную ассоциацию. Мы пели «Явись, светлое утро», и смерть отождествлялась с «длинной тенью» мрака и ночи[13]. Но именно молитва на ночь разъела мою зону комфорта, возведенную на фундаменте «факта», которым поделились со мной: умирают только старые люди. Молитва намекала, что каждая ночь может стать для меня последней. Когда я довольно уклончиво поделился тревогами, явно вызванными этой молитвой, мама удивилась. Она явно никогда не задумывалась над этими словами. Для нее они оставались строчками привычной детской молитвы, которой некогда учили ее саму. Она объяснила: «Маленьких детей приучали говорить эти слова Богу на протяжении веков». Я ждал дальнейших пояснений. «Это было давным-давно, – продолжала мама, словно эта мысль только что пришла ей в голову, – и тогда, наверное, некоторые дети действительно умирали, – в древние, давно минувшие времена, когда у нас еще не было хороших врачей и лекарств». Даже тогда объяснение показалось мне малоубедительным. С тех пор я узнал, что именно такими оказываются большинство религиозных объяснений – малоубедительными. Например, мне время от времени рассказывали, что дьявол всегда препятствует воле Божией и что Бог всемогущ. Но как может быть правдой и то, и другое? По логике, эти два утверждения просто не могут сосуществовать. Мне уже начинало казаться, что цель религиозных объяснений – вовсе не объяснить, а отвлечь от вопросов, приглушить боль, а если не удастся – то заслонить реальность. Но так как в слова моей молитвы на сон грядущий мама, по-видимому, нисколько не вдумывалась, я принял решение также не вдумываться в них, хотя и обнаружил,

13

The Episcopal Hymnal 1940 («Сборник гимнов Епископальной церкви за 1940 год»), № 87.