За веру, царя и социалистическое отечество. Николай Чадович

подобное случается – и на смерть осужден, и помилован, и на боярскую службу взят.

      – Так ведь не взят еще. Зачем мне слуга, над которым порок властвует. Хватит и того, что я сам частенько чаркой балуюсь.

      – Будь по-твоему, боярин. – Вяхирь ухватился за подол богатырской кольчуги. – Отныне ни капли!

      – Это другое дело. Только смотри у меня! Если не сдержишься, я тебя из псарей в выжловки[44] переведу. Будешь на карачках за зайцами гоняться. – Добрыня похлопал его по плечу.

      – Ох, боярин! – Глаза Вяхиря полезли на лоб. – Глянь, что с рукой у тебя.

      – Что-что! Сжег руку, когда тебе пример подавал. – Добрыня выставил напоказ правую длань, на которой живого места не осталось.

      – Я-то думал, что ты чародей и телесного страдания не ощущаешь… – пробормотал Вяхирь.

      – Коли надо, ощущаю, а коли не надо – нет, – ответил Добрыня с жизнерадостной усмешкой. – Плоть-то эта богатырская – не моя. Во временное пользование взята.

      – Неужто ты оборотень? – прошептал Вяхирь.

      – Псаря это не касается, – отрезал Добрыня, но тут же спохватился: – Чуть не забыл! Надо бы тебе прозвище сменить. Прежнее уж больно срамное. Отныне ты будешь не Вяхирем, а Торопом.

      – Назови хоть горшком, а только в печь не сажай.

      – Вот и договорились.

      – Боярин, просьба к тебе есть. – Вяхирь, ставший в одночасье Торопом, молитвенно сложил на груди руки.

      – Выкладывай.

      – Позволь мне вместе с народом посадские хоромы пограбить. Хочу одежонкой пристойной обзавестись. Негоже барскому слуге в обносках ходить.

      – Хм… – Добрыня задумался. – Ладно, пограбь, если очень тянет… Но только чтобы в последний раз. Лично мне, как уроженцу правового государства, претит все, что идет вразрез с Уголовным кодексом.

      – Уж больно ты слова чудные говоришь, боярин. Наверное, заклинания чародейские. Ох, чур меня… – Тороп-Вяхирь как присел со страха, так и прочь пошел на полусогнутых.

      – Тебе, дурила, не понять… – молвил ему вслед Добрыня.

      В Киеве опять творились беспорядки (наверное, бунтовала варяжская дружина, который месяц сидевшая без жалованья), и все ворота, кроме Жидовских, были затворены. Через них-то Добрыня, сопровождаемый небольшой свитой, и въехал в стольный город, котрый про себя называл «чирьем земли русской».

      Весь остаток дня ушел на то, чтобы поместить развенчанного посадника в поруб – подземную темницу, где случалось сиживать и самому Добрыне, – да столковаться с княжеским казначеем Будом (в недавнем прошлом Блудом, но это имя, ставшее синонимом предательства, больше вслух не упоминалось).

      – Ты княжескую волю выполнил? – первым делом поинтересовался казначей.

      – Выполнил, – сдержанно ответил Добрыня.

      – Злодеев нашел?

      – Нашел.

      – А я тебе зачем нужен?

      – Злато изъятое хочу сдать.

      – Много злата?

      – Бочка.

      – А до утра

44

Выжловка – сука, которая ведет охотничью стаю.