Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик. Коллектив авторов

в текстах Булгарина вряд ли может быть сведен лишь к тактике, да и его нравственная оценка может быть иной – к примеру, дореволюционным исследователям русской военной прозы (Н. К. Грунскому, Н. Л. Бродскому) в этой установке виделась способность Булгарина отдавать должное противникам и людям любых национальностей и вероисповеданий[26].

      При этом отмеченная подвижная точка зрения определенно принадлежит сознанию, носителем которого является польский офицер, чей голос сливается с голосами других офицеров наполеоновской армии, от которых неотличим и голос самого автора. Так, большой многостраничный фрагмент представлен как записки вестфальского офицера, субъектные маркеры повествования («я», «мы») в этом случае относятся к автору названных записок[27]. В свою очередь, этот повествователь приводит рассказ майора Радомского, якобы подтвержденный его товарищами и донесением в «журнале военного министра» (с. 63–66). Множественность голосов и свидетельств станет основой приема, характерного для будущей журналистской манеры Булгарина – опираясь лишь на источники и воображение, он описывал события, свидетелем которых не был. К примеру, в выразительном описании взятия испанского госпиталя с точно фиксируемыми подробностями, казалось бы, трудно усомниться в непосредственном впечатлении[28]. Хотя описанная повествовательная стратегия не позволяет определенно утверждать, был ли Булгарин свидетелем этих событий, в то же время она не лишена определенного эффекта: некоторые и по сей день считают, что Булгарин участвовал в описанных им осаде Сарагосы или переходе через Кваркен. Точно так же позднее его беллетристика стала источником для биографических реконструкций. К примеру, П. Глушковский, отметив, что полк Т. Лубеньского, в котором Булгарин воевал в 1812 г., действовал в Литве и Белоруссии[29], заключает: «Однако точное описание Москвы 1812 г. в романе “Петр Иванович Выжигин” позволяет предположить, что Булгарин побывал в рядах армии Наполеона в древней столице России»[30]. Парадоксально, но именно наличие «чужого» взгляда, в чем упрекают Булгарина, дает эффект подлинности, достоверности описанного. Не в этом ли заключалась авторская интенция?[31]

      Парадокс подвижной авторской точки зрения, действительно, состоит и в своеобразной двойной адресации текста: преследуя цель стать своим среди чужих, Булгарин при этом не отказывался от своей польскости. «Опаснейшие места назывались почетными и всегда принадлежали полякам…» (с. 109) – пишет он и рассказывает о доблести и геройстве поляков, упоминая их по именам, называя воинские подразделения, «чтобы доказать ‹…› что во все опасные места французские генералы всегда из предпочтения назначали поляков» (с. 141). Можно определенно утверждать, что перед нами по-прежнему записки польского офицера[32]. У этого ракурса изображения есть объективная основа – Булгарин обратился, пожалуй, к самым доблестным и легендарным для поляков

26

См.: Грунский Н. К. Наполеон I в русской художественной литературе // Филологический вестник. 1898. Т. 40. № 3/4. С. 295; Бродский Н. Л. Из литературных отражений Отечественной войны // Отечественная война и ее причины и следствия. М., 1912. С. 175–176.

27

Этот прием запутал даже Л. Н. Киселеву, которая сочла рассматриваемый фрагмент личным воспоминанием Булгарина, упоминающего своего начальника генерала Лоазана, хотя оно не может быть таковым даже хронологически (см.: Киселева Л. Н. Указ. соч. С. 96).

28

«Сердце обливается кровью при самом воспоминании, до какой степени исступления доходит род человеческий в истреблении своих собратий. Всепожирающее пламя с густым дымом клубами увивалось вокруг разрушающихся стен; больные, избегая огня, бросались на штыки воинов или, собрав последние силы, ползали среди развалин и пожара, влача изъязвленные члены, прикрытые окровавленными рубищами. Ужасные стоны страдания и вопли отчаяния поражали слух и раздирали сердце. К довершению сей адской картины, прибавились сумасшедшие: всякий из них, по роду своей болезни, смеялся, пел, плакал, плясал или декламировал; бешеные, потрясая цепями, с пронзительными воплями и скрежеща зубами, бросались в ряды и грызли смертоносное оружие, на них обращенное. ‹…› Невинная кровь лилась рекою, и пламя пожирало несчастные жертвы человеческого ослепления. Опускаю завесу на сии ужасные сцены…» (с. 120–121).

29

Это подтверждают и воспоминания о походе в Россию однополчанина Булгарина Яна Хлопицкого: Chłopicki J. Pamiętnik Jana Chłopickiego porucz[nika] 7 Pułku Ułanów Wojsk Francuzkich, z czasów kampanij Napoleona. Spisany z ustnych opowiadań przez jego syna. Wilno, 1849.

30

Глушковский П. Ф. В. Булгарин в русско-польских отношениях первой половины XIX века: эволюция идентичности и политических воззрений. СПб., 2013. С. 44.

31

Беллетристическое описание своего творческого метода Булгарин дал в повести «Где она? или Призрак счастия». Фикциональный сюжет рождается на глазах у читателя, инициированный прочитанной накануне героем-повествователем газетой: на одной странице он находит известие об извержении Везувия, а на другой – сообщение об утонувшей в Риме англичанке, остальное «завершает пламенное воображение», создающее во сне увлекательную историю, героем которой и представляет себя повествователь (Ф. Б. Где она? или Призрак счастия // Северная пчела. 1826. № 10. 23 янв.).

32

К этому времени Булгарин уже публиковал отрывки из воспоминаний как польский офицер: Bulharyn T. Bitwa pod Kulmem. Sierpnia 30 roku 1813. Wyjątki z pamiętnika polskiego oficera Tadeusza B. // Tygodnik Wileński. 1820. № 10.