Палач и ведьма. Любовь Сладкая

как и ты… Поэтому – прошу тебя стать моей женой.

      – Ой, простите, – губы мои растянулись в улыбке умиления. Я не ожидала таких слов. – Но я не способна к замужеству.

      – Почему?

      – Как видите, я – колдунья.

      – А я – палач.

      – Тем более.

      – Но меня тянет к тебе.

      – Я удивлена.

      – А я не привык отступать.

      – И что это значит?

      – То, что мне плевать на все условности.

      – И на мое мнение тоже?

      – Об этом я не подумал, – на меня взметнулись глаза, глубина которых была мне непостижимой. – Тогда, можно мне пока приходить к тебе, хоть иногда?

      – Я не могу вам запретить это.

      Глава 2. Спор

      Предсмертный хрип одного из тех, кто целый час изымались надо мной, насилуя и избивая, скорее испугал, чем порадовал. И все-таки я ощутила облегчение от того, что возмездие пришло к обидчику так быстро. Вот только зачем он это сделал?

      Королевский палач пришел и на третий день. В этот раз в руках он держал хлеб – свежий и ароматный, казалось, только что был извлечен из печи.

      – Это тебе, – протягивая мне завернутую в полотенце булку, Хамерлик Горн неумело улыбнулся.

      – Я не нуждаюсь в хлебе, – сказала я, все-таки принимая дар.

      – А в чем ты нуждаешься?

      – Ни в чем.

      – Такого не может быть.

      – Почему?

      – Ведь ты же женщина.

      – Я не обычная женщина, я – ведьма.

      – И ты так спокойно об этом говоришь?

      – Почему я должна бояться?

      – Что если тебя выдадут, а потом … сожгут? – и пытливый взгляд пронзил мою грудь, словно туда попал осколок стекла.

      – Если такое и случиться, то это будете не вы.

      – Почему ты так уверена в этом?

      – Потому что я ведьма, а значит – вижу.

      – И вправду. Можно войти?

      – Входите.

      Сама не знаю, зачем я связалась с этим странным и загадочным мужчиной, зачем позволила ему войти в свой дом, в свою жизнь, а потом – и в душу. Но что-то толкнуло меня на это, и я поплыла по течению, не обращая внимания на то, как далеко остался берег.

      Четвертого дня поутру, заплетая у окошка косы, я отчего-то потянулась рукой к ларцу, в котором хранились бусы да мониста; выбрав яркую бирюзу и кровавый коралл, я вплела их по всей длине волос, впервые в жизни любуясь своим лицом. Потом, вместо обычной белой, я одела подкрашенную ольхой рубаху – из тончайшего льна, набросив сверху узорчатый сарафан из шелка – наряд, в котором собирала на Купала росу.

      Встав во весь рост, я потянулась, глаза же мои гуляли за окном – там, где по еле видимой в траве тропинке должен был пройти он.

      Мой фамильяр сидел в углу окошка и плел свою паутину. Присмотревшись к узору повнимательней, я заметила знак надвигающейся опасности, но настроение имела такое, что проигнорировала этот сигнал.

      Смертельная усталость не позволяла мне встать и бежать. К тому же то положение, в котором я лежала, было слишком унизительно. И, вместо поднять голову, я покорно сжалась в комок, решив,