Рой. Временное перемирие. Николай Иванович Липницкий

творится? – простонал он.

      – Нас пытаются взять под контроль.

      – Не думал, что это так неприятно.

      – Ну, да, приятного мало. Но придётся потерпеть. Старайся думать о чём-нибудь отвлечённом.

      Шум за окном ничего хорошего не предвещал. Мы, не сговариваясь, бросились к окну. Мимо учебного корпуса проезжал гоша. Я о таком только слышал. Боевой робот ГШ-1, ещё первого поколения, когда их ещё люди собирали, созданный для доставки пехоты к полю боя и поддержки её в бою, гремел своими старомодными стальными гусеницами по выщербленному асфальту, рыская вокруг курсовым пулемётом. А пулемёт солидный такой, четырнадцать с половиной миллиметров калибром. Это не двенадцатый калибр, что на последних поколениях стоят. Он и стенку по кирпичам разберёт.

      – Олаф, а это что-то точно не знает, где мы находимся, – вдруг догадался я. – Чуять – чует, а точно определить не может.

      – Ну, хоть в чём-то нам повезло, – поморщился швед и опять помассировал затылок. – Значит, пойдём дальше.

      А кто сомневался? Задачу выполнять надо. Дождавшись, пока гоша отъедет достаточно далеко, мы выскочили из здания и перебежали ко второму корпусу. Там опять залезли в окно, и присели передохнуть. Пора было, в принципе, и перекусить. А то с самого утра маковой росинки во рту не было. Вот и очередь дошла до ветчины Марьи Петровны. Как она и завещала, съели её в первую очередь. Неплохая была ветчина. И заветриться не успела. Швед, по своему обыкновению, загрыз её своей любимой луковицей. Только хруст стоял. После перекуса даже самочувствие улучшилось. Липкие пальцы тоже, вроде, досаждать стали меньше. Хотя, шведу, по-моему, не полегчало. Он всё так же морщился и время от времени массировал затылок.

      Я тихонько подобрался к окну и выглядел на улицу. Ого! А там гораздо оживлённее стало! По дорожке между корпусами патрулировали два ГР-2, а на обоих перекрёстках заняли свои позиции ГР-8.

      – Странно, – задумчиво произнёс Олаф, когда я сообщил ему о своих наблюдениях. – А я никого из них не чувствую.

      – Это как не чувствуешь? – не понял я. – Совсем? Ты дар свой где-то потерял? Или на хранение оставил?

      – Не прикалывайся. Самому тошно. Ничего не чувствую. Только постоянный мутный фон. Как рябь на воде.

      – Интересно. Одно непонятно: что дальше делать?

      – Никогда не думал, что скажу когда-нибудь такое, но нам дальше не пройти. Нужно возвращаться.

      – Обидно. Мы всегда выход находили. Но тут ты прав. Уходим, пока не поздно. Если нам дорогу назад перекроют, тут мы и останемся навеки.

      Путь к отступлению нам пока не перекрыли. Но не успели мы проскочить учебный корпус и подойти к профессорским коттеджам, как по нам лупанули из крупнокалиберного пулемёта. Мы нырнули в небольшой овражек, рассекающий спортивную площадку, под аккомпанемент довольно близких разрывов снарядов из автоматической пушки, выскочили за коттеджи и сразу бросились в один из ближайших дворов. Привычно скатившись по короткой лестнице в подвал, мы сели прямо на земляной пол и привалились спинами к стене.