Тайны и мифы науки. В поисках истины. Александр Городницкий

мы оба на суше, —

      Ты в музее, на пенсии я.

      Возврати ощущенье свободы

      В океанской соленой среде,

      Где оставил я лучшие годы

      В никуда не текущей воде.

      Мне довелось участвовать в погружениях на всех типах подводных аппаратов, которые были на вооружении в нашем Институте океанологии. В 1988 году в рейсе научно-исследовательского судна «Академик Мстислав Келдыш» на аппарате «Мир-1» я погружался на довольно большую глубину – четыре с половиной километра в Северной Атлантике на подводном хребте Мадейра-Торе.

      Кстати, с этим погружением связана забавная история. Самый первый мой авторский вечер в Израиле в 1991 году вел мой друг поэт Игорь Губерман, который представил меня странным образом. Он сказал: «Вот, Городницкий, песни, стихи, это вы все знаете. Я вам сейчас скажу то, чего вы вообще не знаете. Так вот, слушайте меня внимательно. Городницкий – первый еврей в мире и пока единственный, который погружался в океане на глубину четыре с половиной километра». В зале раздались бурные аплодисменты. На следующий день некоторые иерусалимские русскоязычные газеты вышли с моей фотографией и подписью «Наш Гагарин». Я страшно обозлился, позвонил Губерману и с употреблением столь любезной его сердцу неформальной лексики сказал все, что я о нем думаю. Он сказал: «Старик, что ты злишься? Ты проверь!»

      Действительно, возвратившись в Москву, в своем родном институте я разыскал документы, чтобы узнать национальность погружавшихся. Среди них были канадцы, американцы, французы, немцы. Однако евреев как будто не было. Был, правда, канадец с подозрительной фамилией Фишер, но он оказался немцем. Я уже выходил в финал, когда вспомнил, что на моем первом погружении вторым пилотом был Саша Подражанский, как и я, Александр Моисеевич. Я прибежал в отдел кадров, выпросил его личное дело, дрожащими руками развернул анкету. Слава богу, не годится, мама – русская. Так я остался первым евреем в мире, погружавшимся в океане на большие глубины на подводном аппарате. Но, как сказал на моем пятидесятилетнем юбилее мой друг, замечательный писатель Фазиль Искандер, с рюмкой в руках: «Это не считая утопленников…»

      «Зачем тебе о Пушкине писать?

      Приумножая буквенные знаки,

      О нем сегодня вспоминает всякий, —

      Сказал мне Кушнер. – У тебя же стать

      Особая, и, значит, нужды нет

      Чужим шаблонам следовать заранее,

      Поскольку ты единственный поэт,

      Который погружался в океане,

      Где Атлантиды видел ты следы,

      Подводный мир, на этот непохожий».

      И вспомнил я, как, ощущая кожей

      Пятикилометровый слой воды,

      На дно я погружался, приумножив

      Ныряльщиков отважные ряды.

      В зеленую проваливаясь бездну,

      Где полумрак колеблющийся мглист,

      Наш аппарат титаново-железный,

      Вращался при падении, как лист.

      Планктонной вьюги снежные порывы

      Взлетали вверх в светящемся окне,

      Глубинные невиданные рыбы

      В глаза в упор заглядывали мне,

      И опьянял увиденный впервые

      Подводной темноты круговорот.

      «Для