Свободное падение. Шпиль. Пирамида (сборник). Уильям Голдинг

и даже не пытался понять, зачем это нужно. А потом он взбунтовался и получил выговор. Уимбери, Олсоп и иже с ними были «коммунистами в себе». Делать что-то публично для партии могли лишь студенты вроде меня, ну и, разумеется, наш пролетарий Дай. На него навалили столько всего, что на одном из собраний он разразился целой тирадой: «Ты, товарищ, греешь свой жирный зад неделями напролет, а я каждый вечер должен переться на холод продавать ваш поганый „Уоркер“!»

      Вот ему и влепили выговор, и мне тоже влепили, потому что я, ни у кого не спросясь, в тот вечер привел на собрание Филипа. Мне хотелось придержать его рядом и поболтать про Беатрис и Джонни. А то он бы просто уехал и затерялся в центре Лондона. Больше всего меня поразило выражение встревоженной одержимости на бледной физиономии Филипа. Можно подумать, он влюбился… и о моем душевном состоянии говорит хотя бы то, что я вообразил, будто он тоже решил забросить свою карьеру, чтобы подгрести к Беатрис. Но Филип понаблюдал за физиономиями и подгреб к Даю. Когда собрание закончилось, он настоял, чтобы мы втроем сходили пропустить по кружечке. Даю, который отнесся к нему с огромным уважением, Филип устроил форменный допрос. А так как Дай был до мозга костей пропитан мещанством и своим поведением никак не соответствовал голубой мечте о светлом будущем, на вопросы Филипа взялся отвечать я. Мне захорошело, и с полной убежденностью и учащенным сердцебиением я подкатил к Филипу. Он, однако, вел себя уклончиво и был чем-то озабочен. Кстати, и к Даю он обращался властным тоном, оснований для которого я еще не видел. Наконец, он его попросту прогнал.

      – Еще полпинты, Дай, и марш домой. Мне надо кое-что обсудить с мистером Маунтджоем.

      Когда мы остались наедине, он взял мне еще выпивки, но сам добавлять не стал.

      – Так что получается, Сэмми, ты знаешь свою цель?

      Спасайся кто может, мчись сломя голову к черной арке.

      – Можно подумать, это хоть кто-то знает.

      – А этот… как его… Уимбери. Он знает? Сколько ему лет, кстати?

      – Без понятия.

      – Учительствует?

      – Естественно.

      – И чего ему надо?

      Я прикончил пиво и заказал еще.

      – Он работает на революцию.

      Филип проводил взглядом мою кружку.

      – А еще?

      Я, должно быть, надолго призадумался, потому что Филип продолжил:

      – Я к чему клоню… Он же обычный учитель? В государственной школе?

      – Ну.

      – Коммунистов в школьные директора не назначают.

      – Да чего ты привязался? Чего ты все копаешь?

      – Послушай-ка, Сэмми. Что он с этого имеет? Куда метит?

      – Ну знаешь!

      Куда может метить товарищ Уимбери?

      – Филип, ты что, не въезжаешь? Мы ж не для себя стараемся. Мы…

      – Узрели свет.

      – Да хотя бы.

      – Как и чернорубашечники. А теперь послушай… эй, утихомирься!

      – Фашистская погань!

      – Мне просто