Я грустью измеряю жизнь. Александр Иванов

стеме Ridero

      Вместо предисловия

      Вокруг так много клоунов, что становится грустно.

Из газет

      Я психотерапевт. Средствами своей души я помогаю своим пациентам, средствами своего творчества я помогаю своей душе. И если я начал печататься, то я стал открытым для общества, и это стало ещё одной темой для духовных уроков.

      Меня могут некоторые упрекнуть, что в моём творчестве много грустно-печального или, как говорит сейчас современная молодёжь, депрессушного. А вы почитайте А. С. Пушкина, сколько у него депрессушного: прощание с природой, унылым уголком, друзьями, жизнью… и голос мой не будет боле слышен…

      Может быть, поэт как раз и канализировал депрессию через свои стихи. Я не хочу становиться даже в дальний ряд с Александром Сергеевичем – Боже упаси! – но, может быть, и у меня приблизительно такой случай. Кстати, а вы много ли слышали веселых романсов? Возможно, что и грустно-печальное интерферирует, как говорят физики, в печально-светлое.

      Грустно-печальное не может обойтись без темы смерти и одиночества. По поводу смерти у меня есть библейская парафраза: смерть – это мерило жизни, а если у нас не будет мерила, чем мы жизнь померяем?

      Принятие смерти и, как для людей моего возраста, предопределение смерти с представлением страданий близких при наступлении оной – это тоже тема духовных уроков для обеих сторон. Без знания этого никуда не деться. Вспомним Екклесиаста: «…живые знают, что умрут, мёртвые ничего не знают».

      Про одиночество коротко, одной строкой. Одиночество для многих всегда, почти всю жизнь – проблема номер один.

      Аристотель писал о катарсисе – очищении через трагедию. Может быть, через грустно-печальное очищается не только пишущий, но и читающий. И напоследок:

      …Пока, мой друг, пока,

      Сниму с души оковы,

      И кланяясь слегка,

      Вернусь в свои покои.

Автор

      Стихи

      Я грустью измеряю жизнь…

      В груди сосало что-то

      Тянущаяся тоска,

      Одиночество постылое

      Или грусть застылую.

      Эй, прохожий

      С ухмыляющейся рожей!

      Дай понять,

      Как память унять!

      Я грустью измеряю жизнь,

      Что не имел и не давал,

      Люди идут всё мимо,

      А я спросить хочу:

      – Как жить душе без грима?

      Эй, кто-нибудь!

      Скажите что-нибудь!

      Идущие, стоящие,

      Быть как простым и настоящим?

      Я грустью измеряю жизнь,

      Не нужно никому её итожить,

      Такой я жизнемер, и что же?

      Вечер. Закат

      Вечер. Закат. Всё оцепенело,

      Прощаясь с светилом.

      Блики заката играют

      На слюдянистых крыльях стрекоз,

      Тени деревьев уходят вглубь,

      Прощаясь с прошлым.

      Дым от костра подымается

      К небу светлым столбом.

      Ты так прекрасна

      Ты так прекрасна, юное дитя,

      Вобрав в себя всю прелесть,

      Ты стала новой формой бытия,

      Соединив всё сразу – юность, зрелость.

      К тебе душой и телом я тянусь,

      Но останавливает что-то,

      Нельзя сказать, что я боюсь,

      Но наблюдает внутри меня кто-то.

      А впрочем, так живи,

      А жизнь моя пойдёт округой,

      И ты фигурою своей особокруглой

      Во мне желаний не буди.

      Пусть они тихо засыпают,

      У каждого своя судьба,

      Снежинкою надежда тает,

      Ей в небо не вернуться никогда.

      Я тихо сяду у камина,

      В огонь уткну свой длинный нос,

      А жизнь идет всё мимо, мимо,

      И я больной и старый пёс.

      А что осталось?

      Пренебрегать усталостью,

      И наперекор судьбе

      В последний миг махнуть рукой тебе.

      В сочельник

      Я с сомнением вышел из дома,

      Без ритма скрипит снежный наст,

      Я как будто не вышел из комы,

      И чудится мне чей-то глас.

      Деревья снегом небрежно побелены,

      Вокруг стоит тишина,

      Внутрь на меня нацеленно

      Идут неслышные слова.

      Они