Петербургский детектив. Наталья Александрова

Маман… – Между матерью и дочерью состоялась короткая пикировка на языке галлов.

      – Генриетта – великолепная переводчица с французского, Ида – тоже, – объяснил Анне профессор.

      – Пьем, пока не наступила ночь варваров! – торжественно провозгласила Генриетта.

      – Мама, она уже давно наступила… просто многие этого не заметили.

      Профессор задумчиво вертел бокал в руках.

      – Я к вам по делу, Идочка.

      – Я поняла, – с ее уст слетел не то вздох, не то легчайший свист.

      – Вы, Генриетта Дормидонтовна, – обратился он к пожилой даме, – были знакомы с Идой Наппельбаум.

      Та качнула головой.

      – Верно. С ней была хорошо знакома моя покойная мать.

      – Вы что-нибудь об этом помните? О том времени?

      Она молчала.

      Анна съела пирожное. Молчание сгущалось в комнате, нежное, меланхоличное.

      – Мама! – дотронулась до руки Генриетты ее дочь.

      – Я вспоминаю, – внезапно голова Генриетты затряслась. – Ах, Ида, неразумная Ида, как говорила моя мать. Вы не подумайте ничего такого, – она повернулась теперь к Анне и обращалась к ней одной, словно в комнате больше никого не было. – Ее отец Моисей Наппельбаум был очень уважаемым человеком, он был выдающимся фотографом, даже ездил обучаться в Америку, два года пробыл там, потом вернулся в Россию и вскоре из Минска перебрался в Питер, так как родной город стал ему безнадежно мал и провинциален для тех больших планов, которые он лелеял и взращивал. Квартира Моисея на Невском стала светским салоном, куда приходили все наши мэтры Серебряного века. Ахматова, Гумилев, Зощенко, Кузмин, Пастернак, Есенин… И всех их Моисей фотографировал. Теперь эти снимки – золотой клад, а тогда об этом никто не думал…

      Генриетта снова задумалась. По ее лицу скользили блики воспоминаний.

      – Когда говорят о семье Наппельбаумов, чаще всего упоминают двух дочек – Иду и Фредерику, на самом деле детей было пять. Четыре дочери и сын. Но эти две – Ида и Фредерика – были самыми сумасбродными и талантливыми. Они-то и крутились среди посетителей салона. И сами были неплохими поэтессами. С детства писали стихи, так что их путь в поэзию был закономерен.

      – Сколько ей лет? – тихо спросила Анна у профессора.

      Но Генриетта Дормидонтовна ее услышала и сама ответила:

      – Семьдесят пять.

      – Не верьте! – шепотом сказала Ида. – Восемьдесят восемь, к ней ходят два друга. Один вдовец, академик. Ему слегка за семьдесят. Другой – сын бывшей подруги – ему шестьдесят восемь. Она не верит своим годам и еще мечтает встретить великую любовь…

      – Я буду ждать ее и на пороге смерти… – и прозвучала длинная фраза на латыни.

      – Овидий! – восхищенно выдохнул профессор. – Геня, вы все помните!

      – Когда-то я была для тебя Геней. Но это время миновало…

      – Простите!

      – Ничего… Иногда полезно помнить прошлое, но чаще – его лучше забыть. Оно мешает думать о будущем, о тех розах, которые еще ждут нас…

      У Анны было чувство, что она попала в театр и перед ней разыгрывается увлекательный спектакль.

      – Генриетта