Бремя любви. Марго Эрванд

в мою сторону.

      – Прошу вас! Как мой малыш?

      И в этот момент я услышала детский крик. Ребенок жив.

      Это был мальчик – наш Виталик. Мы пролежали в больнице больше недели, в ходе которой моей крохе делали ряд нужных и ненужных анализов, подтверждая или опровергая ранние догадки врачей, которыми пестрила история моей беременности. Несмотря на то, что роды случились у меня на 39 неделе, малыш был слабеньким. Он плохо брал грудь, и мне пришлось давать ему смесь, а самой цедиться каждый час. Молока было много, и грудь гудела. На третий день у меня поднялась температура, и сына забрали на целый день.

      – Ну как ты? – спросила врач во время очередного обхода.

      – Ничего, уже лучше. Когда малыша принесут?

      – Решила все-таки оставить?

      Меня затрясло и снова бросило в жар.

      – Что значит – оставить? Где мой сын?

      – На процедурах, у него желтушка. А ты не ори, успокойся. Я ведь с тобой нормально поговорить пытаюсь.

      – Знаю я ваши разговоры.

      – Ты что, так ничего и не поняла? Ты что, его не видела?

      – Видела. Это мой сын.

      – Да твой, твой. Никто у тебя его не забирает, но зачем тебе это, милая? Это больной ребенок. Ты видела его диагноз?

      Я молча кивнула головой, садясь на кровать.

      – И это только один. Ты же понимаешь, что у него проблемы с сердцем, дыханием, про умственные способности я вообще молчу. Ты видела, какой он слабый. Зачем тебе все это? Ладно, я понимаю, аборт ты делать побоялась; ну хорошо, родила. Получила свой опыт и все, забудь про него. Откажись!

      Она говорила со мной так, словно я была ее непутевой дочерью и она на правах матери могла меня учить уму-разуму. Могла наставлять и направлять по жизни. Одно лишь «но»: я знала ее только пять дней, а видела и того меньше. Так какое право она имеет на этот разговор?

      – Его отдадут в дом малютки, потом в приют. Ты не переживай, о нем позаботятся. Там много больных деток, там знают, как за ними ухаживать. Ты же молодая девчонка, зачем тебе жизнь свою калечить? – продолжала напутствовать она, неверно истолковав мое замешательство.

      – Извините, а как вас зовут?

      – Людмила Ивановна. Ты меня не узнала? Я же роды у тебя принимала.

      – Нет, я вас узнала, Людмила Ивановна. Просто вот сижу и думаю, а кто вам дал такое право приходить ко мне и говорить все это? Вы всех рожениц сейчас обходите с таким предложением или это мне одной так крупно повезло?

      – Что значит – всех? Я по-человечески помочь тебе пытаюсь.

      – По-человечески? Отказаться от собственного ребенка, отправить его в приют при живых родителях – это у вас называется по-человечески?

      – Ты что, ополоумела совсем?

      – Я ополоумела? – зашипела я, вставая с кровати. – Где мой сын? Принесите мне моего ребенка! Сейчас же! Вы меня слышите? Я не откажусь от него ни за что на свете! Ясно? Он мой! Идите вы все к черту со своими советами! Где мой ребенок?

      Она