Волк для Шарлотты. Марго Генер

матери, как затрясся подбородок. Она прижала одну ладонь к груди, а другой еще сильнее сжала ладонь отца. Затем шумно сглотнула и проговорила еле слышно:

      – Я… я не… Я не могу.

      Народ загалдел, но старец взмахом длани всех утихомирил и спросил терпеливо:

      – Почему, дитя мое? Значит ли это, что ты отказываешься исполнить свой долг преданной жены и селянки?

      Мать так быстро замотала головой, что из-под чепца выбилось еще несколько белокурых прядей.

      – Н-нет, старейшина, не отказываюсь, – произнесла она. – Я бы сделала всё, что в моих силах. Но у меня таких сил нет. Мне не передалось ничего от матери.

      Старейшина что-то промычал и кивнул, будто подтвердил собственные мысли.

      – Значит, надо связаться с ведьмой, – произнес он задумчиво. – Воззовем к ее совести. Несите таз, будет лить тёмную воду.

      Все вновь охнули, а я сжала пальцы до белы костяшек. О темной воде слышала лишь раз от старшего брата, который ездил в город. Он поведал, что тёмную воду льют только в самых крайних случаях, когда нужно связаться с ведьмой. Ведьмы не любят, когда их беспокоят, поэтому обряд считается опасным. Ходили слухи, что во время обряда пропадают люди и творятся странные вещи.

      Тогда я и подумать не могла, что своими глазами увижу такое, и меня переполнило любопытство вперемешку со страхом.

      Тем временем несколько смельчаков всё же притащили корыто. Поставив его перед старейшиной, они опасливо попятились к толпе, а старейшина опустил конец клюки в воду и вытащил из-за пазухи мешочек. Затем очень осторожно, будто внутри спит рой пчел, развязал и взял щепотку чёрного порошка.

      Что-то прошептав, старейшина высыпал порошок в воду и стал водить клюкой по часовой стрелке, бормоча при этом слова на непонятном языке.

      Селяне жались к стенам, пятились, время от времени слышала, как кто-то возносит молебны богам. Всё время, пока находилась в комнате, меня не покидало ощущение, что за мной наблюдают.

      Улучив момент, я осторожно оглянулась и в груди ухнуло. Из противоположного конца помещения на меня смотрел Грэм. Казалось, его не волнует ни пересыхающий колодец, ни обряд темной воды, ни старейшина.

      Он смотрел на меня так, как отец смотрел на мать, когда я однажды рано вернулась домой и застала их слишком близко друг к другу.

      Его правая рука елозила в кармане, а губы что-то шептали. Мне не хотелось знать, что, но спина невольно взмокла, а сердце застучало чаще. Я вспомнила его руки на себе, запах хмеля изо рта и подумала, что если это счастье, то немудрено, что моя, как выяснилось, бабка сбежала от него в Терамарский лес.

      Тем временем старейшина продолжал мешать воду. Та потемнела, как ночное небо, показалось даже замерцала. Сперва все выглядело невинно, как детская шалость, но едва додумала, свет факелов колыхнулся. На улице что-то загрохотало, а окна с грохотом распахнулись, и в помещение ворвались ледяные порывы.

      Люди закричали, некоторые вскочили с мест и бросились к двери, но та оказалась заперта. Ее дергали, пытались выломать,