Дед, любовь и расстройство психики. Лёнька Сгинь

сунул руку в карман брюк за папиросой, но передумал:

      – Домой еду, – говорю, – а ты?

      И что-то нехорошо мне стало. Махнул рукой и в вагон ушёл. Сел в середине рядом с женщиной в косынке. Отдышаться захотелось. Сердечко: таки-так… таки-так. В окошко вглядывался-вглядывался: ни зги.

      Потом скосился на бабу в косынке: бледная, как покойник. И косынка красню-ю-ющая, а лицо… что щиколотки твои на морозе. Тронул её ладонь – лёд. Так и есть: покойница. Аж перекрестился с испугу! Хоть и церквей-то уж не было совсем. Совок!

      Побежал по вагонам. Здесь-там: одни мертвецы. Да что ж это?!

      Проверил всех до последнего вагона. Ни дыхнут, ни чихнут. А у самого сердце быстро-быстро молотит: так-так-так-так. Получается, один я живой… ну, и девка та из первого тамбура. Обернулся и чуть не грохнулся, как был, в полный рост. Стоит…она в дверях:

      – Ну что ты маешься всё, Потапчик? – устало так тянет, – Сядь, покимарь ещё. Долго ехать-то.

      – Куда, – спрашиваю, – куда ехать, родная?!

      – Ну, вот и молодец. Родная, конечно, – и засмеялась бубенчиком, вроде как подловила меня. А от смеха этого холод ползёт по полу и кровь внутрях стынет.

      И что приметил тогда: стою-дрожу… холод собачий в вагоне, а по лбу пот стекает. Во, как бывает!

      Она мне:

      – Давай тогда родниться, Потапчик, – и ступает ко мне через вагон ме-е-едленно, пла-а-авно. Не идёт, а пишет.

      Подошла ко мне вплотную. Смотрит глаза в глаза, лыбится. Красивая девка, кстати. Только смертью от неё за версту несло!

      А я к стеночке прижался. Что мне было-то. Эх! Скажи спасибо, что не описался! Хотел что-то сказать и только: «м…м…ммм…» Язык, видать, отмерзать начал.

      Пока мычал, она меня возьми, да обними. По-простому так, как старшего брата. Ручонки у неё хоть и тонкие, но кре-е-епкие были. Говорит:

      – Хороший ты, Потапчик! Давай, твоя остановочка. Увидимся ещё!

      Слыхал?! Увидимся, говорит! Поезд тормознул, и дед твой выскочил. Гляжу, и правда – моя станция. Ишь! И фонари яркие, какие горят, и воздух родной. Смеяться захотелось! Жив! Но тут обернулся на состав – отъезжает. И все пассажиры через окна лупятся глазками своими мёртвыми, а я живой остаюсь здесь, один.

      – Во-о-от, внучек! – с этими словами Потап закурил новую папиросу.

      Внук растерянно моргал глазами:

      – Что: вот? Дед? А к чему это всё? На электричках мне теперь не ездить или что?

      – Балда ты! Слышу звон, да не знаю, где он! – Потап затянулся, привстал и сплюнул через в щель в зубах, – Говорю же, от бабки Насти я ехал! А бабушки у нас что? А?! Вя-я-яжут – вот что!

      Дед указал на свой красный свитер крупной вязки:

      – В деревне все говорили, что прапрабабка твоя колдуньей была. Этот свитер она мне связала и подарила тогда перед отъездом. Я и надел сразу, чтобы бабушку не расстраивать. А видать свитер из какого-нибудь волоса конька-Горбунка! Волшебный! А может, просто, зело тёплый! Так и выжил твой дед! Так что…вот держи, внучек! В добрый путь!

      Потап стащил свитер через голову и протянул внуку. Тот рассмеялся:

      – Ну ты и маркетолог,