Братья и сестры. Книга 1. Братья и сестры. Книга 2. Две зимы и три лета. Федор Абрамов

долго любовался праздничной сбруей, перебирал, мял в руках сыромятные ремни, дул на медные пластинки. Степан Андреянович глаз не сводил с сына:

      «Забрало-таки за душу, Васенька. Я ведь знал, что ты в отца, в хозяйстве толк понимаешь…»

      Потом Василий стоял в проеме распахнутых ворот, глядел на деревню:

      «Значит, и наш колхоз пошел в гору, раз такие дрожки и санки заводит».

      «А ведь это, Васенька, вовсе и не колхоза…»

      Лучше бы не говорить тогда этих слов! Изменился, побелел Вася, хмеля словно и не было, и таким чужим голосом:

      «Куда же ты с этим?.. Продавать?»

      «Почто, Васильюшко, продавать… – Степан Андреянович решил перевести все в шутку. – Для свадьбы это, для свадьбы твоей. Женись хоть зимой, хоть летом, у отца все готово…»

      «Я тебя серьезно спрашиваю».

      «Ну хорошо, Василий Степанович, скажу серьезно. Ты что думаешь – так бобылем и будешь весь век по чужой стороне шататься? Али хочешь к пустым стенам вернуться? Отец-то у тебя хоть и неуч, а тоже жизнь прожил. А жизнь, Васенька, штука мудреная: сегодня так, а завтра эдак. А я ко всему готов, и добро это места не пролежит».

      Василий растерянно заморгал глазами, прислонился к косяку:

      «Выходит, я за советскую власть агитирую, а отец развала колхоза ждет».

      Вдруг он круто вскинул голову, шагнул к нему:

      «Мне твоего барахла не надо! Слышишь? И ты сейчас же отвезешь это. А нет, ноги моей больше здесь не будет!»

      Это уж было слишком! От отца, родного отца, отказываться… От отца, который вставал и ложился с думой о нем… Все потемнело в глазах у Степана Андреяновича. Не помня себя, он размахнулся и ударил сына по лицу…

      Старик, уткнувшись головой в подушку, вдруг почувствовал, как горит его правая ладонь… Покачнулся Василий, прикрыл рукой глаза, но ни слова не сказал отцу…

      А на другой день, не прожив и половины отпуска, уехал… Навсегда…

      Долго лежал Степан Андреянович, распростершись на кровати, и все ему виделся Вася в белой рубашке, залитой красным светом вечернего солнца, слышались слова: «Мне твоего барахла не надо!..»

      Вдруг старик вскочил на ноги, кинулся в сени.

      Лестница, сенник… Жаром полыхнули медяшки в темном углу… – и топор врезался в хомутину…

      – Дедко, опомнись! Дедко, не надо!

      Степан Андреянович обернулся. От лестницы с протянутыми к нему руками бежал Егорша.

      – Не подходи! Порешу!..

      – Давай пореши. Мало тебе сына – внука загубить хочешь!..

      Степан Андреянович вздрогнул, топор выпал у него из руки. Прямо на него, высокая, раскосмаченная, шла Макаровна, впервые за всю жизнь поднявшая голос на своего хозяина…

      Глава четвертая

      В воскресенье, с утра, Анфиса с тремя колхозницами переметывала у конюшни сено, которое еще с зимы было определено для посевной. Они уже кончали работу, когда из-за угла конюшни неожиданно вывернулась матерая, бельмастая на один глаз Марина-стрелеха, прозванная так за непомерную резвость своих ног. В молодости она приторговывала водкой из-под полы и нередко, угождая загулявшим