Стеклянные дома. Луиза Пенни

своих показаниях.

      Гамаш сидел в свидетельском кресле, спокойный, непринужденный, но не расслабленный. Он выглядел представительно, хотя по первому впечатлению красавцем не был. Крупный мужчина в хорошо сшитом костюме. Он сидел прямо и слушал внимательно. Уважительно.

      Его волосы, в основном уже поседевшие, были аккуратно подстрижены, лицо чисто выбрито. Даже с галереи Морин Корриво видела глубокий шрам у его виска.

      А потом он произнес эти слова: «Ни один человек не может быть так же плох, как самые худшие его деяния».

      – С какой стати он вдруг стал цитировать монахиню, выступающую против смертной казни? – спросила Джоан. – Причем именно те самые слова?

      – Я думаю, это была тихая мольба о снисходительности.

      – Угу, – сказала Джоан и задумалась на секунду. – Конечно, верно и противоположное. Ни один человек не может быть так же хорош, как самые лучшие его деяния.

      И вот теперь судья Корриво сидела в своей шелковой мантии в судейском кресле. И пыталась понять, какие мысли бродят в голове старшего суперинтенданта Гамаша.

      Прежде она никогда не находилась так близко к нему, да еще и на протяжении столь долгого времени. Глубокая отметина на его виске оставалась на том же месте и, конечно, всегда будет там оставаться. Словно клеймо, поставленное на Гамаше его работой. Вблизи судья Корриво видела морщины в уголках рта. И возле глаз. Линии жизни. Линии смеха. У нее они тоже были.

      Мужчина на вершине карьеры. Раскованный. В мире со всем, что он делал прежде и должен сделать теперь.

      Но что в этих глазах?

      Тот взгляд, который она поймала когда-то давно в коридоре Дворца правосудия, оказался настолько неожиданным, что Морин Корриво последовала за Гамашем и выслушала его свидетельские показания.

      В том взгляде была доброта.

      Однако сегодня она видела в его глазах что-то другое. Тревогу. Не сомнение, подумала она. Но он явно был встревожен.

      А теперь и судья Корриво начала тревожиться, хотя и не могла сказать почему.

      Она отвернулась от него, и они оба сосредоточили внимание на прокуроре. Он играл авторучкой, а когда попытался прислониться задницей к своему столу, судья Корриво гневно посмотрела на него, и он тут же выпрямился. И положил ручку.

      – Позвольте, я задам вопрос иначе, – сказал он. – Когда у вас впервые появились подозрения?

      – Как и большинство убийств, это убийство началось задолго до фактического действия, – ответил Гамаш.

      – То есть вы знали, что убийство произойдет, еще до того, как оно случилось?

      – Non. Нет, конечно.

      «Нет?» – спросил себя Гамаш. Как спрашивал себя каждый день после обнаружения тела. Но на самом деле он спрашивал себя, как он мог не знать.

      – И теперь следующий вопрос, старший суперинтендант: когда вы узнали? – В голосе Залмановица прорезались нетерпеливые нотки.

      – Я понял, что что-то не так, когда увидел на деревенском лугу фигуру в черном одеянии.

      Слова Гамаша вызвали шумок в зале суда. Репортеры, собравшиеся у одной стены, склонились над