Переписка художников с журналом «А-Я». 1976-1981. Том 1. Игорь Шелковский

а не отмалчивался и не избегал, мы бы и не ввязывались. За день до открытия пришла комиссия (МОСХ, Минист. культуры и местные боссы) и была от нас в ужасе, а всех остальных пропустили. Наше искусство назвали антисоветским, провокацией. Как точно они догадались – это действительно провокация, но не в том узком смысле слова, как подразумевали они, а провокация к размышлению, самоанализу и определению своей т. з. на мир. Мы выставили последние альбомы и игры. В то время, пока ходила комиссия, в Доме учёных проходил «Университет миллионов», нечто вроде политучёбы. И все эти «миллионы» столпились вокруг наших работ и азартно дискутировали, довольно доброжелательно и с большим интересом. Просили у нас телефон. Увидев это, администрация ещё больше перепугалась, стала гасить свет, требовать, чтобы мы немедленно сняли работы, а те, которые ещё висят, перевернули к стене. Что мы и сделали без всякой боли и тоски, уже готовые к подобной реакции. Альтернатива комиссии снять только наши работы или всю экспозицию была встречена художниками с некоторым недоумением. Ни один из участников не только не сожалел, но облегченно вздохнул про себя. Никто даже не помог собирать работы, уже делили освободившуюся стену.

      Возможно, тебе это покажется слишком чувственным отступлением, но, на мой взгляд, только на внутренней порядочности и взаимном уважении должно держаться братство художников, которое здесь такое же гнилое, как и у Глезера. И это страшно! В данном случае говорю не столько о нашем плачевном примере, сколько об общей ситуации. Мы никогда бы не приняли участия в подобной выставке, если бы знали, что будет подобная комиссия. Пацюков намеренно или случайно затянул организацию, и выставка, вместо того чтобы быть мероприятием Дома народного творчества (а их не проверяют никакие комиссии), стала, соответственно плану на май в Доме учёных, выставкой мосховской, которая и потянула за собой этот скандал. На следующий день, в пятницу 26 мая, должно было быть открытие, но явилась повторная комиссия. А на улице стояла огромная толпа, мы тоже были и принимали поздравления с концептуальным вернисажем. Комиссия потребовала снять все фотографии Инфантэ и три Ваниных [Чуйкова] работы. Вот тут-то ребята, я имею в виду прежде всего Ивана, сделали очень грубую ошибку, что согласились выставляться в таком кастрированном виде. Здесь было важно дело принципа. В художественном отношении выставка пострадала, т. к. Инфантэ был представлен старыми, всем известными живописными картинами. В Иване до сих пор борется какое-то мосховское мышление с новым, независимым, творчеством и соответственно способом его демонстрации.