Ратоборцы. Алексей Югов

сребни перстенци,

      На головоньку перлову тканку…[22]

      И, откидывая голову, кривлялась, горделиво приподымала в грязных лохмотьях плечо, поправляла надо лбом узкую тряпицу, заменившую ей навеки венок и лелитки, и непристойно ругалась…

      Поодаль же, также на снегу, на клочке почерневшей соломы, сидел слепоокий, с деревянною чашкою и, время от времени приоткрывая белесые незрячие бельма, ибо выколоты были зеницы очей его татарами за побег, тоже еле слышным голосом пел – заунывно, однообразно – одно и то же:

      Не вижу неба, земли.

      Не вижу хлеба, воды.

      Братья, воззрите на мое калецтво!

      Молча, не придержав коня, проехал мимо этих людей своих – искалеченных, нищих, сирых и божевольных – великий князь Галицкий. Знал князь, что иные из тех, что сидят при дороге, знают, кто проезжает, минуя их.

      Но в то же время видел косвенным взором князь Даниил, как одна и другая татарская рожа остановилась невдалеке, и, запрятав руки в сомкнутые рукава чепанов своих, стояли неподвижно, подобно островерхим столбам, в своих колпаках, и высматривали.

      И не отдал властелин Червонной Руси того повеленья, которого вот-вот ожидали все дружинники и поезжане его, ожидал и Андрей-дворский, успевший было тогда приготовить уже большие кисы с деньгами, – повеленья остановиться, и перемолвиться с пленниками-единоземцами, и порасспросить, кто откуда, и скрепить изнемогший дух, и поддержать щедрым братским даяньем!..

      Вышедший было в переднюю комнату, где расположилась дружина, дворский поспешно вернулся.

      – Княже, – тихо проговорил он, – сии двое пришли – Олександра Ярославича ближние мужи: Соногур и тот, другой… суздалец, Поликарп Вышатич…

      Князь резко, на полушаге, обернулся к нему.

      – От Ярославича? – спросил он дворского и пытливо на него посмотрел.

      Воевода слегка развел руками.

      – Про то не хотят сказывать… Соногур… А он, видать, и набольший. При князе-то, видно, постарей будет Вышатича Поликарпа.

      Князь колебался с мгновенье.

      – Введи! – коротко сказал он.

      Дворский поклонился и вышел.

      Скоро оба боярина, – приставленные от Ярослава к юному сыну его, князю Новгородскому Александру, для совета и помощи у Батыя, а Сонгур Аепович, половчин, еще и как переводчик, – вступили в палату.

      Вышатич сперва перекрестился на образ, чего не стал делать Сонгур, ибо хотя на протяжении многих лет служил князю Суздальскому, однако придерживался веры, в какой был рожден. Ярослав же Всеволодич не только не понуждал Сонгура креститься, но и во многом, особенно для посольства в Татары, к половцам, полагал даже выгоднее иметь половчанина некрещеного.

      Поясным поклоном оба они – и Сонгур и Вышатич – почтили князя, а затем боярин Сонгур Аепович, как старший, сказал за обоих приветствие.

      – Здравствуй, князь! – молвил он и, сипя от немалой тучности, распрямился.

      – Здравствуйте и вы, бояре, – очень сдержанно отвечал Даниил, спокойным взором оглядывая

22Когда б в воскресенье ты увидел меня рано,Как станет матерь меня убирати:Ой, на ноженьках желтые чеботки,На бедрах кованый пояс,На пальцах серебряны перстенечки,На головоньке жемчужная тканка…