Врач-репродуктолог. Пётр Фадеев

лишь не допуская сорняки в виноградники. Если лето теплее и суше, чем обычно, яркие лепестки сворачиваются за ночь, как сложенные в молитве пальцы, чашелистики отгибаются, и на свободу вырывается пушистая головка семени. Я кружусь среди порхающих семян, их мягкие кончики путаются у меня в волосах.

      – Они словно детские души, оторвавшиеся от большой души, – однажды сказала savta, моя бабушка.

      – Не сейчас, но скоро! – сообщаю я семенам, воображая, что одна из детских душ выбрала меня.

      Когда накануне новолуния ко мне прилетел первый ангел, я пыталась рассказать об этом матери. Она ничего не ответила, просто сунула в руки порванную тунику для починки. Передала иголку с ниткой с таким видом, будто я выдумала этого посланника, который провел сияющей во тьме рукой по щеке, оставив мурашки на коже, и молча сообщил, что мой брак благословенен.

      – Можно мне подняться на вершину горы? – спросила я, рассердившись на ее сомнения, на ветер, завывавший снаружи, и на то, что она оставит просьбу без внимания.

      – А кто будет месить тесто? Козы? – ответила она.

      Но я ясно слышала и другие слова, невысказанные: «Девчонка, знай свое место».

      Отбросив тунику, я мысленно ответила: «Я смоковница, которая растет в горах».

      Читать мысли, как я, она не умела, но неповиновение, видимо, почувствовала, и этого было достаточно. Отправляясь в кладовку за пшеницей, она повернулась ко мне, и на какое-то мгновение мне показалось, что она позовет меня в объятия.

      – После обручения abba не станет потакать твоим глупым прихотям.

      Мать приложила обе ладони к пояснице, облегчая боль, от которой страдала, как мне сказали, с самого моего рождения. Жест походил на жалобу. Мое появление на свет для нее скорее обуза, чем подарок. Головная боль, а не восторг.

      На закате ветер меняет направление. Я оглядываюсь на тусклый свет глиняных ламп в доме. Вскоре меня позовут, чтобы дать согласие и принять обещание грядущей свадьбы. Через шесть месяцев напишут k’tubta – контракт, в котором Захария обещает мне еду и кров, а также брачные отношения мужа и жены для рождения детей.

      Я читаю мысли матери, обращенные ко мне, и понимаю, что надо вернуться. Она позовет меня, когда мужчины договорятся, но ждать осталось недолго. Я иду, и ветер дует мне в спину.

      У восточной стены дома я взбираюсь по лестнице, которую оставила, чтобы незаметно вернуться наверх. Там служанка Бейла перетряхивает спальные матрацы. Когда я влезаю через узкое окно, она испуганно вскрикивает. Скоро я в такое окошко не пролезу. Я молча прикладываю палец к губам, и она понимающе кивает. Подзывает меня к табурету и отряхивает с туники семена одуванчика и грязь с ног.

      Мы с Бейлой одногодки и втайне от моей матери – все равно запретит – дружим.

      – Мать меня не звала? – спрашиваю я.

      – Ушла за хворостом, – отвечает Бейла, заплетая мои растрепанные бурей волосы в аккуратную косу.

      Мне стыдно: сбор хвороста входит в мои обязанности, надо было пойти с матерью.

      Я крадусь вниз, через двор, и вижу,