Кавалер в желтом колете. Корсары Леванта. Мост Убийц (сборник). Артуро Перес-Реверте

вскидывал на меня глаза, пытаясь совместить столь богатый послужной список с моей очевидной юностью. – «А до этого, в шестьсот двадцать третьем году, проходил по делу… так… аутодафе на Пласа-Майор…» Помню, – сказал он, ставя чашку на край стола и оглядывая меня внимательней. – История с инквизицией.

      Не больно-то умиротворяло то, что каждый виток твоей короткой биографии занесен на бумагу. И воспоминание о Священном трибунале душевному спокойствию не способствовало. Но последовавший вопрос растерянность мою превратил в настоящую панику.

      – Что там случилось в Минильясе?

      Я покосился на Гуадальмедину, и тот ответил мне успокаивающим взглядом:

      – Расскажи его светлости все, как было. Он в курсе дела.

      Но я никак не мог решиться. В игорном доме Хуана Вигоня я поведал графу обо всех происшествиях той злосчастной ночи, взяв с него слово, что он никому не передаст мой рассказ, пока не переговорит с капитаном Алатристе. Но тот еще не прибыл. Гуадальмедина, царедворец до мозга костей, вел нечистую игру. Или прикрывал себе спину.

      – Я ничего не знаю о капитане, – пролепетал я.

      – Дурака не валяй! – вспылил граф. – Ты был там с Алатристе и еще одним человеком, который там и остался. Расскажи его светлости все, что видел! Ну?

      Я повернулся к Оливаресу, который всматривался в меня с пугающей пристальностью. Этот человек, державший на плечах могущественнейшую на земле империю, одним росчерком пера мог двинуть армии через моря и горы, а перед ним, трепеща как палый лист, стоял я. И собирался сказать «нет». И вот собрался:

      – Нет.

      Министр моргнул от неожиданности.

      – Ты что – с ума сошел? – вскричал Гуадальмедина.

      Оливарес не сводил с меня глаз, но теперь в них, пожалуй, преобладало любопытство: он был не столько разгневан, сколько позабавлен.

      – Клянусь жизнью, я заставлю тебя!.. – Гуадальмедина шагнул ко мне.

      Оливарес остановил его мановением левой руки – легким, но властным. Потом снова проглядел бумагу, сложил ее вчетверо и спрятал в карман.

      – А почему, собственно, «нет»?

      Сказано было почти ласково. Я обвел взглядом окна и видневшиеся в них печные трубы, торчавшие над голубоватой черепицей крыш, освещенных уже клонившимся к закату солнцем. Пожал плечами и не сказал ни слова.

      – Черт возьми! – загремел Гуадальмедина. – Я развяжу тебе язык!

      Граф-герцог снова остановил его. Взгляд Оливареса, казалось, шарит по самым потаенным уголкам моей души.

      – Ну естественно, – произнес министр наконец. – Он же твой друг.

      Я кивнул. И мгновение спустя Оливарес тоже склонил голову:

      – Понимаю.

      Он прошелся по галерее, остановился перед одной из фресок между окнами: испанская пехота, ощетинясь пиками, сгрудившись вокруг знамени с косым Андреевским крестом, наступала на врага. Это ведь я там изображен, мелькнула у меня в голове горькая мысль. Я, черный от пороховой гари, с клинком в руке, охрипший