Демянские хроники. Алексей Шерстобитов

воспоминании о предстоящих нелегких делах, при том, что время подъема еще не наступило.

      Будучи в уединении, любил он иногда поговорить про себя сам с собой, особенно, когда замечал за собой нарушение привычного распорядка дня, хотя бы в мелочи:

      – Ну то раб Божий Иона, опять ленишься?!… – И сам же себе отвечал, ведя ненавязчивый диалог, то со своим эгоизмом, то со своей собственно совестью:

      – И в чем тут лень? Ведь только лег недавно. Поди и старец спит, а что мне без него делать то? Ни благословения ни возьмешь, ни к дел не приступишь…

      – А для молитовки благословений не нужно, знай себе читай, крестись, кланяйся – красотааа!

      – Господи помилуй! И то верно… – Келейка была не велика, и разделяла духовных отца и чадо небольшая печурка и столик чуть поодаль, между лавками, на которых они и спали, находящийся. Потому и почудилось Ионе, будто отче спит, что виделся ему лежащем на скамье Евмений. Как-то тихо, не в пример обычному, было это. Старик не сопел, не подсвистывал, не крестился, просто занимал место на деревянном лежаке, да так необычно, что показался пробудившемуся лишним здесь.

      Такая мысль, резанула странной догадкой, к которой молодой человек не был готов, потому и насторожился. Осторожно и тихо позвал он:

      – Тять, а тять… – Обыкновенно Евмений спал мало и то в тонком сне, и при любом шорохе просыпался.

      – Тяяяааать… Спишь что ль?… – Нутро Ионы сжалось, захотелось чего-то невозможного, медленно начал давить страх догадки, от чего он боялся пошевелиться. Появились знакомые нотки, впервые услышанные в отчаявшемся сердце, в утро смерти родителей, когда он осиротел, впрочем, Евмений был ему ближе и роднее настоящих, поскольку вложил в него заботу и о теле, и душе.

      – Господи помилуй! Ну нельзя ж так! Только вчера отче о своем упокоении говорил, и сегодня его уже нет? Да не может быть такого… Как я буду один? Господи, как же мне быть…, надо ж вспомнить, что он говорил? А что я так переживаю, я же не уверен, что его уже нет… Тяяяааать, а тять!… – Иов заставил себя встать, но не на ноги, а спустился со скамьи на колени, обратив лицо свое на иконку Пресвятой Богородицы:

      – Матушка…, слезы мои к тебе и стенания мои к Сыну Твоему, моли Его милостивого, да будет ко мне милостив, да не оставит одного, да не кинет в глуши неразумного, да не отдаст на съедение страхам и сомнениям, но наставит и вразумит грешного раба Своего Иону. И да будет воля Его во веки веков, аминь! Моли Бога о мне грешнем, прости меня, помилуй и защити Пресвятая Богородица, матушка наша! Аминь!… – Вставал он с тяжелым сердцем, совсем не готовым осознать свое вынужденное уединение. Каждый звук внутри своего тела, бывающий обыкновенно у каждого, казался ему предупреждением своей собственной кончины, но прежде долгой и тяжелой болезни. Сделав шаг, затем второй, третий, подошел он к краю скамьи и вперился в лицо старца. Лик его сиял улыбкой радости непрекращающейся:

      – Но так