Пушки царя Иоганна. Иван Оченков

с миром в их дом пришел домострой[2].

      – Вот выйдешь замуж, – отозвался привыкший к таким претензиям Никита, – заживешь полной хозяйкой. А пока не обессудь: перед людьми неудобно.

      – Ты про что это? – насторожилась девушка.

      – Аленушка, – брат попытался сделать голос вкрадчивым, но у него плохо получилось, – ты же знаешь, что я тебя люблю и только добра тебе желаю!

      – И что?

      – Князь Буйносов к тебе сватается, – вздохнул окольничий, ожидая бури.

      – Не пойду за него, – неожиданно спокойно сказала девушка.

      – А за кого пойдешь? – нейтрально поинтересовался он.

      – Сам, поди, знаешь, – усмехнулась Алена.

      Медведеподобный Никита не боялся в жизни ничего. Ему приходилось идти грудью на сабли, грести веслами на галере, осаждать города и самому сидеть в осаде. По большому счету он не боялся даже царя, ибо они были с ним друзьями. К тому же Иван Федорович был справедлив и ни на кого зазря опалы до сих пор не возложил. Но вот такого взгляда сестры он боялся, поскольку не мог ему противостоять.

      – Женат он… – вздохнул Вельяминов и отвернулся.

      – Ой ли?.. – певуче протянула девушка. – И кто ту жену заморскую видел?

      – Я видел. Кароль видел. Мишка Романов и тот видел!

      – И где же она? – не унималась Алена. – Сколь годов государь над нами царствует, а народ не видал ни царицу, ни царевича, ни царевну…

      – То государево дело, – нахмурился брат. – Не смей судить! Она сестра свейского короля, через нее у нас с ним мир.

      – А я не осуждаю, – опустила глаза боярышня, – только сам знаешь – суженый он мой. Ни за кого другого не выйду, так и знай!

      – Так и за него не выйдешь! Не разведется он с ней, ибо любит ее и сына с дочкой!

      – За царевича с царевной слова не скажу, – не согласилась с ним девушка, – а вот за жену – это ты, братец, зря. Уважает он ее, это верно. Почитает как жену и мать своих детей. А вот любить не любит, иначе бы… сам знаешь.

      – О господи! – вздохнул окольничий. – Да за что же мне это все? А вот если повелю за Буйносова идти?

      – Утоплюсь!

      – Тьфу!

      Раздосадованный Никита Иванович потоптался немного, но видя непреклонность сестры, сдался и оглядел горницу. У стены стоял завешанный кисеей станок для вышивания, на котором Алена занималась рукоделием. Отодвинув рукою занавесь, он посмотрел на вышивку, но увидев, едва не уронил хлипкое сооружение на пол. С натянутого на рамку холста на него смотрел собственной персоной государь всея Руси Иван Федорович. Причем не нынешний, в русском платье, с небольшой аккуратной бородкой, а тот прошлый, который когда-то вытащил его из-за галерного весла и взял к себе на службу. В рейтарском камзоле, с развевающимися длинными волосами и вздымающего на дыбы коня. Царский окольничий сразу же узнал картину, с которой сделана вышивка, и это заставило его заскрипеть зубами. Все дело было в том, что написал ее заезжий голландский художник – дальний родственник царского розмысла[3] Ван Дейка. Но бояре, увидев ее,

2

Домострой – свод правил в допетровской Руси.

3

Розмысл – инженер.