Маргинал с голубыми глазами. Рассказы. Наталия Журавлёва

оттолкнула его от Эльзы. Горецкий рухнул на пол и тут же отключился.

      Муж не убил Эльзу. Графин глубоко рассёк кожу на голове, удар лишил сознания. Ремень оставил на её теле багровые болезненные полосы, кое-где сочившиеся кровью. Лицо, как ни странно, не пострадало. Врача вызывать не стали, но ближайшие выступления и съёмки пришлось отменить. А потом умер Горецкий. В одну из пьяных ночей у него случился сильнейший приступ аритмии, а заветных таблеток на тумбочке не оказалось.

      Похороны были пышными, проститься с безвременно почившим пришли многие. Велемиру Горецкому мгновенно простили все его грехи, слова над гробом звучали проникновенные и благодарные. Любаша и здесь была незаменима: она договаривалась обо всём, что касалось скорбного мероприятия, отвечала на телефонные звонки, куда-то звонила сама, распоряжалась на церемонии… А после похорон с ней приключилась тяжелейшая истерика. Теперь уже Эльза хлопотала над ней, подавала таблетки и капли, поила травяным чаем, нежно гладила по голове и щекам, убеждённо повторяя, что Любашиной вины в смерти пьяницы нет, и пела своим неподражаемым голосом колыбельную. Когда Любаша успокоилась и задремала, Эльза на цыпочках ушла к себе и долго смотрела в зеркало на свои ставшие вдруг розовыми щёки и блестящие глаза, а в уголках её губ таилась неуловимая улыбка.

      Любаша же после ухода Эльзы открыла глаза, села в кровати и что-то достала из-под подушки. «Вот и всё, – шептала она в прижатый ко рту кулак, – вот и всё… Всё кончилось, девочка. Твои муки, страдания, позор – всё кончилось. И дорогу я тебе освободила, и ещё не поздно! Ты будешь счастлива, милая, и я буду счастлива… с тобой рядом». Любаша улыбнулась и медленно разжала стиснутый до боли кулак. На её ладони лежал тоненький блистер с маленькими белыми шариками.

февраль 2016 г.

      Смерть помещицы

      Марфа Митрофановна Пучкова, грозная и властная вдовая помещица в возрасте далеко за шестьдесят, умирала от чахотки. Каким образом она могла заполучить эту злую хворь, оставалось загадкой и для неё самой, и для семейного врача – обрусевшего немца Карла Францевича, почтенного толстенького господина с пепельными усами и острой бородкой и золотым пенсне на длинном носу. Всю жизнь Марфа жила в живописном селе над рекой, дышала свежим, напоённом природными ароматами воздухом, потребляла здоровую деревенскую пищу и парное молоко… тем не менее, неизлечимый недуг поселился в её крепком теле и вёл свою разрушительную работу уже в течение двух с половиною лет. Марфа Митрофановна отчаянно боролась с врагом, выполняя все предписания Карла Францевича, кроме одного: она категорически отказалась ехать и на воды, и к морю.

      – Нет уж! – решительно заявила она удручённому немцу. – Ишь, удумал: на море! Чего я там не видела, на море этом? Воздух? А у нас что, воздуха нету? Ты сходи-ка в сад, понюхай синели* да яблони – какое море с этим