Балтийское небо. Николай Чуковский

враг старинный русский город,

      Мой дом сгорел, изрыт бомбежкой сад…

      Напрасно ты, кровавый, хищный ворог,

      Таким мечтаешь сделать Ленинград!

      За грабежи, поджоги и убийства,

      За девушек поруганную честь,

      За все, за все проклятым кровопийцам

      Месть!

      Все важнейшие события, которые случались с летчиками в боях, на следующий день появлялись в очередном продолжении поэмы. Когда Чепелкин, над которым Кабанков постоянно посмеивался в своих рисунках, оказался окруженным четырьмя «Мессершмиттами» и был спасен только тем, что ему на выручку кинулись все остальные летчики эскадрильи, он написал:

      Да, смерть ушла от друга дорогого,

      Его мы вырвали из вражеских когтей,

      И как приятно чувствовать, что снова

      Он с нами, здесь, летит среди друзей.

      О немцах он писал не то что презрительно, а брезгливо, и словно дразнил их тем, что им не удалось выполнить своих планов:

      Пусть день и ночь грохочет канонада

      Мы вытерпим; но вас из блиндажей,

      Как погань, вышвырнем, – и Ленинграда

      Вам не видать, как собственных ушей.

      Из всех дарований Кабанкова Лунину самым удивительным казалось его умение сочинять стихи. Людей, умеющих плясать, играть на баяне, рисовать смешные картинки, Лунин встречал и раньше, но человека, умеющего сочинять стихи, встретил впервые. Поражало его то, что, хотя они жили в одной комнате, он никогда не видел, как Кабанков пишет стихи. Где и когда он их пишет? И однажды, оставшись с Кабанковым наедине, он спросил его об этом.

      – Я их не пишу, а придумываю, – сказал Кабанков. – Где придется. В полете.

      И Лунин подивился еще больше. Как можно придумывать стихи в полете, когда все внимание занято тем, как бы не заблудиться в тумане, не потерять товарищей, не врезаться в лес, не прозевать приказания Рассохина, не забыть о приборах, стрелки которых стремительно движутся, и, главное, не пропустить врага?

      Кабанков был комиссаром эскадрильи, и Лунин нисколько этому не удивлялся. Хотя можно было бы спросить: почему Кабанков комиссар? Звание у него было строевое, а не политическое, ничего, кроме летной школы, он не кончал. Член партии, конечно, но вот Серов, например, тоже член партии.

      Оказалось, Кабанков стал комиссаром всего за день до прибытия Лунина в эскадрилью. В начале войны в эскадрилье был другой комиссар, человек нелетающий, кадровый работник. При эвакуации Таллина этот прежний комиссар погиб в Финском заливе, как и многие другие работники дивизии. Прибыв сюда на аэродром, эскадрилья оказалась без комиссара. Но приехал только что назначенный комиссар дивизии Уваров, переночевал с летчиками, поговорил с ними, послушал, как Кабанков играет на аккордеоне, посмотрел «боевые листки» и, уезжая, назначил Кабанкова комиссаром эскадрильи.

      Для всех это было неожиданностью. Никому прежде и в голову не приходило, что Кабанков будет комиссаром.