Камешек Ерофея Маркова. Павел Северный

проснувшись, слез с печки. Не сразу он увидел старика у стола в переднем углу, а тот заговорил без недавней сухости в голосе:

      – Неплохо соснул, человече. Другой раз самовар подогрел.

      – Разбудил бы.

      – Жалел. Чать, не по большаку шагал, а глухоманью. Ополосни лик. В рукомое вода не студеная, утрось налил. Медок на столе. Лепешки ржаные седнишние. Удались. Самовар парит – садись за стол…

      – Чьи угодья-то будут, кои караулишь? – спросил Савватий, допив первую кружку.

      – Карнаучихины. Слыхал про такую хозяйку?

      – Не помню. Как она к людям?

      – По-всякому. В госпожи из нашего сословия вышагала. Все же от господ разнится. Приобыкла глазунью есть, посему курям иной раз и овсеца не жалеет, чтобы на яйца не скупились. Конешно, живет себе на уме, только скажу, что расположение к работным людям вконец не остудила. Но все одно: сколь волка ни корми, все в лес смотрит. Знамо, жить возле нее людям можно; хомут тот же, а люди робить идут, потому иной раз кашу маслом маслит.

      Старик налил гостю вторую кружку:

      – Ешь досыта и зачинай сказывать, чего тебе Фотий понадобился.

      – Пришел к тебе на постой проситься до вешних дней.

      Фотий от удивления даже расплескал из кружки воду на стол.

      – Может, скажешь, чего в монастыре сотворил, что пришлось из него ноги убрать? Уж не своровал ли? Понимай, я человек к богу с верностью.

      – Я не монах.

      – Как так?

      – Беглый я.

      – Знамо, беглый, ежели у меня сидишь, а не в своей келье.

      – Из острога убег.

      – Господи Иисусе!

      – Вот и прошу укрытия. Потому ловить меня станут все, кому положено.

      – Погоди. Дай понять. Пошто же монахом обрядился?

      – В эдаком обличье легче оберегаться.

      Фотий улыбнулся:

      – Пожалуй, и верно. Какой с монаха спрос. Ежели правду говоришь, то не утаивай, за что в остроге сидел?

      – Бунтовал с заводскими.

      – Из каких мест родом?

      – Из Каслей.

      – Кем робил?

      – По литейному делу.

      – Может, имя скажешь? Мое знаешь, а мне твое знать охота.

      – Скажу, ежели пообещаешь укрыть у себя.

      – Гнать не стану.

      – Крышин я. Савватий.

      Лицо Фотия мгновенно стало суровым, он стукнул кулаком по столу:

      – Ты, человече, из меня на старости лет дурака не строй. Ты чьим именем себя помянул?

      – Своим.

      – Бессовестный! Эдакое вранье перед стариком чинишь? Не знаешь, видать, какой человек Крышин Савватий. Да как ты осмелился его именем заслониться!

      – Ты его сам видал?

      – Нету! Но доброго про него от людей многонько слыхал.

      – Никон мне поверил.

      – А пошто же укрытие не дал?

      – Сгорел скит, в котором можно схорониться.

      – От меня Никоновой доверчивости не дождешься. Слушай, что скажу. Савватия Крышина генералы да господа заводчики по всему Северному Уралу ловят. Вон где!

      – Сказывал же тебе, что убег из острога.

      – Из какого?

      – Из