Камешек Ерофея Маркова. Павел Северный

петух с курями, котовей-лежебока да пес Сучок. С весны округ меня перегуд настанет. Закопошатся люди. И зачнется для меня от них всякая докука. Хлопотно мне на старости с приисковым людом.

      – А мне, хозяин, одинокость в лесу не по нутру. К людям меня тянет. Песни люблю.

      – А кто их не любит? – подмигнул Фотий. – Песня для разума человека, что деготь для колеса. Без песни у людей в душе скрип начинается. Старательствуешь поди?

      – Водится за мной такой грешок. Давненько по приискам мыкаюсь, а польза от этого только хозяевам.

      – Стало быть, с зимы на новые места перебираешься? Зимой хорошо бродить, потому метелица след заметает.

      Мужик, нахмурившись, посмотрел на Фотия:

      – Велишь понимать, что про метелицу не напрасно завел речь? Коли чего тебе во мне не поглянулось, ты лучше в лоб спроси. Аль приустал сказы бывалых людей про жизнь слушать?

      – Про лишнее у людей не спрашиваю. Иной раз и без спросу распознаю, что к чему.

      У печи стукнул лапами пес, поднялся, подошел к столу, зевнул, широко раскрыв пасть с большими острыми клыками, и улегся у ног хозяина. Мужик опасливо покосился на собаку:

      – Ну и зверь! Прииск-то Карнаучихин?

      – Ейный. Слыхал про мою хозяйку?

      – Видал даже. Баба с головой. Только состарилась.

      – Да, маленько уходилась. Моя хозяйка – дельная женщина. Зубов на рабочий люд по-зряшному не скалит. Дочку вырастила себе на подмогу.

      – Дочку тоже видал, когда в Кыштым с Машкой Харитоновой наезжала. Сама Карнаучиха с Расторгуевым не больно ладила. Не глянулось ему, что баба возле него на миасских песках в богатеи вышагала.

      – А ты, слышу, про многое нашинское по-дельному знаешь? – удивился Фотий.

      – Знаю. При зверюге Зотове Гришке главным кучером состоял.

      – Да быть того не может.

      – Право слово.

      – К золоту, стало быть, с Гришкиного облучка спрыгнул?

      – Спрыгнешь, ежели жить захочется. Богатым надумал стать.

      – Об этом каждый думает.

      – Убежал я от Зотова.

      – А по какой причине?

      – Была такая. Вез его одинова с пьянки. Крепко он в тот раз хмелю набрался. Тряхнуло его на ухабе, а он, разозлясь, меня по морде кулаком звякнул. Я не стерпел. Сам его в обрат по зубам саданул. Понимай, на кого руку поднял. Ох, и бил я его тогда, пьяного! Прямо до бесчувствия измолотил. Опосля разогнал коней, сам с облучка на землю пал и – в лес. Надеялся, что кони насмерть его зашибут. Расшибить его расшибли они, да только живуч оказался. Искал меня Зотов по всему Камню.

      – Не нашел?

      – Нету. В саткинских скитах у кержаков скрадывался. Не выдали кержаки. Потому Гришка Зотов сам кержак, но парил их плетями здорово.

      Мужик отломил кусок хлеба и, обмакнув его в миску с медом, затолкал в рот, смачно зажевал.

      – В Сибирь подаюсь, – пробурчал он.

      – Это зря. Зачем наши леса на сибирскую тайгу менять?

      – Покой для себя ищу.

      – Раненько тебя к нему потянуло.

      – Не больно