Камешек Ерофея Маркова. Павел Северный

Емельянова брата, доменщика, рано отдавшего богу душу от сердечной болезни. Крышин гордился племянником – рабочий человек Савватий сыскал по Камню добрую славу мастерством на хитрое и замысловатое чугунное литье. Однако еще большую славу он заслужил у крепостного работного люда на заводах, рудниках и приисках своим непокорством господскому притеснению.

      Дважды садили Савватия в острог за неуемное стремление найти правду для рабочего люда на горнозаводском Урале.

      Дважды садили, а он всякий раз самовольно освобождался от острожных желез. Вот и теперь, смотри! сидел в самом крепком верхотурском остроге. Страшны там подземные казематы. Но Савватий и из него ушел, опять на воле.

      Рад был Емельян, что племянник живым отыскался. Нынче одолевает старика беспокойство: не убережется Савватий на воле, попадет в руки земской полиции, тогда уж не миновать ему смерти.

      Тягостны старческие тревоги. Бьет Емельяна озноб – не от стужи, а от мыслей о судьбе Савватия. Думает старик, где племянник сейчас, в тепле ли в эдакую непогодь? Сыт ли? Думает старик, прислушиваясь к вытью бурана, к едва доносившемуся стуку колотушек, лаю собак на псарне барского двора.

      Пересиливая озноб, Емельян утоптал сугроб перед будкой, стал бродить возле нее, увязая в снегу. Ветер рвал полы яги, раскидывал их, как крылья, швырял в лицо колючий снежный фирн. У старика перехватывало дыхание, начинал душить кашель. Кашлял Емельян надрывно, у него ломило в плечах.

      Осилив приступ удушья, старик вдруг услышал совсем близко стукоток колотушки, подумал, что это соседский караульный Дементий, и, обрадовавшись, крикнул:

      – Хто тута?

      Колотушка брякнула за спиной.

      – Ты, что ли, Дементий?

      Уловил знакомый голос:

      – Где ты? Не угляжу тебя, дружище.

      – Тутотка я. На меня идешь.

      Дементий столкнулся с Емельяном, и оба захохотали.

      – Сшиблись, стало быть?

      – Ладно, что не лбами. Пойдем в будку. Держись за меня.

      Утопая в снегу, добрались до будки. Втиснулись в нее.

      – У вас по какой притче свет в окошках? – допрашивал Дементий.

      – Гостенек у барина.

      – Кто такой?

      – Под стать нашему. Юрезанский живоглот. Ванька Сухозанет.

      – И Комар с ими?

      – Нету. На Старом заводе нонче зимует. Барин с гостеньком вином наливаются, потому домоправительница Агапия Власовна с самого Рождества хмурая.

      – Крепко она твоего барина в кержацких рукавичках держит.

      – Она всех нас крепко держит. По шеям, как по косякам, кулаками стукает. Кремневая, но все одно уважаемая мною баба…

      Дементий потер щеку:

      – О господи! Катеринбург-то наш Новый годок так в винном зелье искупал, что диву даешься, как это новорожденный вовсе не утоп.

      – Твои купцы, Дементий, кажись, тоже не отставали.

      – Три дня пили. Старый Сила до того дошел во хмелю, что с архиерейским ключарем в парадной зале на люстре качели