Война с НИЧТО. Эта война начинается в детстве и продолжается всю жизнь. Гайк Октемберян

тихими и с погасшими глазами. Для НЕГО что-то забавное было в том, что как через какие-то четыре месяца, эти «духи», считавшие себя уже «черпаками», ослеплёнными злобой стали набрасываться на НЕГО.

      «ВТОРОЙ раз я приехал в эту часть, и ВТОРОЙ раз меня с самого начала хотят как заклевать… как в каком-то курятнике. Но они же, всё равно, НЕ ТЯНУТ до того, какими стараются себя ПОКАЗЫВАТЬ».

      В столовую опять, как и прежде, каждый раз нужно было идти с песней, которую противно было слышать, которую заставляли петь для того, чтобы она ПОКАЗЫВАЛА степень подчинённости и степень сопротивления личного состава. Эту песню нужно было петь с тем же постоянством, с каким нужно было чистить предательски окислявшиеся и темневшие латунные бляхи ремней. Эти бляхи должны были блестеть. И вот однажды, когда батальон зашагал в сторону столовой на обед, песню запели на пару голосов меньше, чем обычно. В строю шло больше тридцати человек, а слышно было где-то семь-восемь голосов. Старшина раз за разом стал возвращать строй обратно. У него, по всей видимости, на этот раз появился особый настрой упражнением и ПОВТОРЕНИЕМ добиться того, чтобы сама песня зазвучала ПРАВИЛЬНО. Песня продолжала оставаться всё такой же «жидкой», потому что пели только «молодые». Остальные, большая часть, шли с плотно сжатыми губами и время от времени били в спины «духов», чтобы те пели раза в ДВА громче, с УДВОЕННОЙ силой, и за себя, и за бивших их в спину.

      «Это какое-то сплошное издевательство!… Сколько можно так ходить_: КРУГОМ да КРУГОМ!»

      И НИКТО шёл молча. Но ОН никого не собирался заставлять петь песню. И ОН решил помочь строю дойти всё же до столовой. И ОН стал изо всех сил орать, выкрикивая слова песни, только увеличивая какое-то безумие. И усилия, которые ОН стал прилагать, всё равно, раз за разом оказывались какими-то тщетными и напрасными. У НЕГО уже стало болеть горло, а до столовой батальон так и не доходил. Уже стало сильно начинало надоедать то, что происходило.

      – Сколько можно туда-сюда ходить?! – вспыхнул НИКТО, когда строй в очередной раз вернулся назад и остановился в ожидании команды старшины зашагать в сторону столовой, и со злостью обратился к стоявшему рядом. – Эй, ты! Тебе трудно немного покричать?! Ты, что, забыл как недавно тебе приходилось петь? – Я НИЧЕГО не забыл… – проговорил отслуживший год, и НИКТО заметил по его лицу, как память выхватила его, вынесла и как утопила в горечь недавнего прошлого, когда этот несчастный был больше похож на какой-то оживший стон. И НИКТО отступил перед этим. И ОН сам решил замолчать и не лезть в происходившее. До столовой было ДВА шага ходьбы, но хождение строем в ту сторону и обратно продолжалось больше получаса. Пели только «молодые», которых только больше погружали в ад бессилия и бесправия. А уже накопившие в себе адский груз продолжали идти молча. Этому старшине, который решил добиваться своего, только продлевал ад. И в этом аду