Добрый ангел смерти. Андрей Курков

к которому у меня оставались незаданные вопросы, казалось делом по меньшей мере глупым. Но я согласился.

      Хоронили его на Берковцах. Точнее не хоронили, а «подхоранивали» к уже устроившимся там навечно родственникам. Желтое высохшее лицо ни о чем не говорило. И скульптор, наклонившись к моему уху возле могилы, прошептал:

      – Что-то я его не узнаю.

      Однако Алик, организовавший эти похороны, напомнил скульптору несколько эпизодов из далекого прошлого. И скульптор кивнул. Потом они в моем присутствии упомянули пару имен.

      Я набрался смелости и спросил у пожилого Алика о человеке, интересовавшемся творчеством Тараса Шевченко и вопросами патриотизма. Объяснил ему, что это был знакомый покойного Львовича.

      Алик почесал за ухом. Помолчал. Пожал плечами.

      – Потом, – наконец произнес он. – Ты ж на поминки идешь?

      Я кивнул.

      Поминки, как выяснилось очень скоро, организовал скульптор у себя в мастерской. Человек семь сидели вокруг обеденно-журнального стола. Скульптор на стоявшей в углу электроплитке смачно жарил говяжью печенку. Остальные, не дожидаясь закуски, пили водку. Молча пили, без тостов, даже без вздохов.

      Ожили немного, когда первая порция жареной печенки появилась на столе. Скульптор высыпал на стол вилки. Положил хлеб. Трапеза приобрела более живой характер, и кто-то первым заговорил о покойном, тут же перейдя на живых и закончив полубессвязную речь мыслью о том, что раньше было лучше.

      – Да, – согласился кто-то другой.

      Поминки прошли как положено. Все разошлись пьяные. О покойном худого слова сказано не было. О нем вообще, один раз упомянув, больше не говорили. Когда встали из-за стола размяться, один из гостей узнал себя молодого на одной из старых фотографий.

      – О! – воскликнул он и недоуменно выпятил губы, словно был в обиде на себя тридцатилетней давности.

      Я подошел и задал ему тот же вопрос – о человеке, увлекавшемся Шевченко и вопросами патриотизма.

      – Ну да, – сказал он, – тогда многие увлекались такими вопросами.

      – А рукописи об этом кто-то писал?

      – Писали, конечно писали, а как же. Самиздат! А толку? Вот кто не боролся, тот и не проиграл.

      Он что-то еще нес и нес, пока вдруг не сказал:

      – А были и мистификаторы, одного такого помню – Клим, делал вид, будто что-то философское пишет. Все у него просили почитать, а он рукопись достанет, перед носом пролистает и снова в портфель спрячет. А сам сидел дома на кухне и стихи Пушкина от руки прозою переписывал, ну так, чтоб не столбиками, а сплошной строчкой…

      – А где он сейчас? – спросил я, подумав, что это вполне мог быть автор комментариев к «Кобзарю».

      – Клим? Черт его знает. Видел я его как-то в скверике возле университета. Там, знаешь, собираются и в шахматы на деньги играют. Года два назад. А больше не встречал.

      Каждое общество закрыто по-своему. Пчеловоды собираются и говорят о только им одним понятных вещах. И наверно, еще долго будут решать – принять кого-то в члены своего общества или нет.