Рассказы. Андрей Викторович Белов

Осипович!» Опустил дед глаза, да так и охнул, а затем полдня слова вымолвить не мог: мотни-то, мотни, что промеж ног у солдатских штанов, нету! Как бритвой, осколком снаряда срезало, и на этом самом месте, промеж ног, болтается все его мужское достоинство.

      Да!.. «А ведь вас всех могло и вовсе не быть», – любил повторять дед, особенно когда рюмочку-другую за столом пропустит.

      Столько прожито всякого: и хорошего, и плохого, – что частенько, после окончания очередного рассказа, долго ходит Тимофей Николаевич по поселку с одной только мыслью: какой следующий рассказ писать? Понимал: не успеть обо всем написать, жизни не хватит. Вслух не говорил, а про себя добавлял: «Оставшейся».

      Он попал в кардиологию во второй раз и был в этом плане уже не новичок: пять лет назад, как ушла из жизни мама, последняя из его семьи, так и не смог он прийти после этого в себя, успокоиться, свыкнуться, смириться. Через шесть месяцев такой жизни, изведя себя тоской, вызвал «скорую» – острый инфаркт оказался. А после инфаркта как-то сразу легче на сердце стало, вроде как он, этот инфаркт, примирил его с горем: мол, отдана некая дань судьбе, некая часть его жизни. Вот и сейчас дернулась рука к мобильному телефону, что в кармане пижамных брюк, – дернулась и тихо легла на кровать рядом: звонить-то некому. А так хотелось спросить своих: «Мам, как дома, как отец? – и успокоить. – У меня все хорошо, за меня не волнуйтесь».

      Два дня он пробыл в реанимации. Сделали исследование коронарных сосудов, нашли узкое место в одном из них и поставили стент, но все равно грудь слева давило и тянуло. Так, сходу, электрокардиограмма не показала никаких отклонений, надо было делать более тщательное обследование. Выписали в общую палату и поставили Холтер, чтобы он, прибор этот, снимал кардиограмму круглые сутки. Ворочаться на кровати приходилось очень осторожно, чтобы не отсоединились электроды, прикрепленные к телу присосками.

      Вполоборота, через плечо, опершись на локоть, Тимофей Николаевич глянул в окно: хотелось увидеть травку, деревья, а еще больше хотелось увидеть небо. Но был виден только маленький кусочек серого неба, по которому даже нельзя было определить, какая погода на улице. Вплотную к корпусу располагался еще один корпус этой же больницы – он-то и загораживал весь обзор из окна.

      Апрель в этом году скорее напоминал лето, и находиться в больнице, при такой-то погоде ой как не хотелось – хотелось в родной поселок к прорастающей травке, деревцам, кустикам, костру, и, конечно же, Тимофею Николаевичу не хватало того неба, которое он постоянно видит, находясь в поселке. Небо там – это часть его самого, как лучший друг; с ним он общается, на него сердится, когда погода не оправдывает его ожиданий, но в душе всегда любит и относится к нему с нежностью. Иногда, когда все небо закрывают мрачные дождливые облака и налетают сильные порывы ветра, неся с собой целые потоки дождевой воды, он чувствует себя лишь малой травинкой на ветру в этом огромном мире. Обернется, глянет вверх и вокруг и скажет себе: «Какое же счастье, что именно мне, волею