Свидетель Пикассо. Елена Селестин

разумеется, только со «своими». Саб робко улыбался, чувствуя себя жалким провинциалом, затесавшимся в чуждую компанию, он отвык от подобного общества уже давно.

      – А мы заждались, есть хотим, – Пабло приобнял Саба и подтолкнул вперед. – Ну, знакомьтесь снова, теперь как полагается.

      Нуш обняла и расцеловала Саба, четыре раза; он и забыл, что парижанки любят целоваться при встрече и прощании, и кажется, парижане тоже. Вот и Элюар, улыбаясь, шагнул к нему. Красный жакет на ней, красный шарф на поэте; пара представляла эффектную композицию, будто каждый миг они позировали для модного журнала.

      Поль поставил на стол темные бутылки, обернутые газетами:

      – «Шато нёф дю пап» двадцать девятого года. Нуш любит это вино, в двадцать девятом хорошее было лето, каким я его помню.

      – Только мало две путылки, – рассмеялась Нуш. – А польше там не осталось! – Нуш разговаривала с сильным эльзасским акцентом, похожим на немецкий; особенно это было заметно, когда она говорила быстро.

      – У нас есть запас, – заверил Пабло.

      Элюар выглядел уставшим, лицо одутловатое. Но все равно поэт, в представлении Саба, был воплощением парижского шика, про таких в Барселоне говорили: «Можно заложить душу, но, чтобы так повязывать шарф, надо родиться и вырасти в центре Парижа». Костюм, цвет носков, манера носить шляпу, – все выдавало в Элюаре эталонного «бобо» – представителя класса «буржуа-богема».