Записки сивой кобылы. На трезвую голову. Валерий Гусаров

стоит, – махнул рукой в сторону кухни Энвер – пошли хоть встречу отметим да напряжение зальём.

      Именно с этого и началось стремительное Мишкино падение вниз. Всё дальнейшее вспоминалось туго, какими-то бессвязными урывками сознания: бесконечные возлияния, походы, знакомые и малознакомые люди и вселенское отчаяние. В минуты горького похмелья Мишкино сердце сжималось от непоправимости происходящего. Но очередная доза вливалась и вытесняла страх каким-то диким восторгом. Впервые Мишка узнал, что из себя представляет настоящий безудержный запой, о котором только слышал и усмехался в душе над пережившими эту вроде бы несерьёзную, самовыращенную болезнь.

      Показывая друг перед другом свою неиссякаемую удаль и бесстрашие, друзья уходили всё дальше от здравого смысла, от осознания угрозы, нависшей над обоими. Время остановилось только для них, но Земля всё так же исправно продолжала свой бег вокруг солнца и собственной оси, отсчитывая обороты.

      Так прошло неопределяемое количество дней. Последний вечер криминальной свободы запомнился более выпукло, чем всё предыдущее. Энвер предложил поехать к сестре поесть чего-нибудь более существенного, чем та сухомятная закуска, пользуемая ими при уничтожении спиртного. Подходя к дому сестры, они заметили подозрительную машину, но только войдя в квартиру, Мишка с гибельным спокойствием увидел троих, сидящих за столом на кухне: своего капитана, командира роты и двух солдат-сослуживцев.

      – Ну, здравствуй, сержант Анциферов! – с напряжённым сарказмом произнёс капитан.

      – Здравия желаю, товарищ капитан! – выдохнул Мишка обречённо. Мысль о побеге мелькнула в голове, но он подавил её остатками воли, резонно решив, что рано или поздно неизбежное должно случиться, пусть уж будет сейчас. Энвер соображал туго, но на всякий случай сунул ему 25 рублей.

      С этого момента детали происходящего воспринимались сознанием как-то отстранённо, как во сне или скучном чёрно-белом фильме. Вначале он вяло переодевался в свою армейскую одежду под недоумённым и чуть осуждающим взглядом сестры, потом долго ехали в часть. Капитан что-то говорил, обращаясь к нему и покачивая головой, но сквозь урчание автомобильного мотора Мишка плохо воспринимал смысл сказанного.

      Потом была гарнизонная гауптвахта и камера-одиночка с окном, забранным решёткой, с массивной дверью и небольшим окошком в нём, где время от времени появлялся глаз и какое-то мгновение наблюдал, чем занят арестант. Мишка в полудрёме неподвижно лежал на дощатой крашеной койке. В тяжёлой голове мысли не летели, не бежали и даже не ползли, они медленно подрагивали на месте, не пытаясь превратиться во что-то логичное и связное, пока полудрёма не перешла в сон.

      Следующий день прошёл в кабинете, куда Мишку привели к старлею, военному дознавателю, который представился, но Мишка и не пытался запомнить фамилию. Молодой старший лейтенант упорно называл разговор следственными действиями