Вранова погоня. Татьяна Корсакова

промок, кажется, насквозь. Операционная медсестра то и дело протирала его лоб стерильным тампоном, но помогало это ненадолго. Господи, двадцать первый век на дворе, в космос слетали, искусственный интеллект изобрели, а оснастить оперблок районной больницы кондиционером никак нельзя! Потому что обслуживание, потому что расходники и требования асептики с антисептикой. Проще вот так, по старинке, когда даже он, крепкий мужик, спустя три часа операции едва держится на ногах. А что говорить о медсестрах!

      О жаре Никита старался не думать, думать нужно было вот об этой пятнадцатилетней девочке, единственной дочери мэра, в чьей брюшной полости они с бригадой сейчас копошатся, ищут разрывы, кровоточащие сосуды, штопают и зашивают, разве что по кусочкам не собирают.

      Политравма. Девочка упала с пятиэтажки. Сама или помогли, пока непонятно. Да и не его это дело. Главное, что пока жива, что дотянули ее до прилета санавиации, до их с бригадой прилета. Сейчас главное – остановить кровотечение, ушить, все, что нужно, стабилизировать, а уже потом все по протоколам. Травматологам тут тоже хватит работы, но сначала сосуды и внутренние органы.

      По лбу поползла капля пота, сестра стерла ее уже доведенным до автоматизма движением, глянула на Никиту поверх повязки – вы как, док?

      Он хорошо. Гораздо лучше этой несчастной девочки. А жара – это такая ерунда по сравнению с человеческой жизнью. Только бы выжила, потому что на разговор с родителями, которые сейчас наверняка беспомощно мечутся по больничному холлу, сил у него не останется. Никто не хочет быть вестником смерти, нельзя к этому привыкнуть никогда. Никите, можно сказать, везло, таким вестником он становился лишь шесть раз, но каждый разговор, каждое сказанное и им, и ему слово запомнил на всю жизнь. Может быть, именно поэтому боролся за своих пациентов с такой отчаянной яростью, хватал за загривок и жестко, а временами даже грубо удерживал над бездной, не позволял упасть. Удерживал, вытаскивал, спасал, а потом забывал. Диагнозы помнил, ход операции помнил поминутно, а самих пациентов – нет. И когда на улице к нему бросались на шею незнакомые люди или совали в руки подарки, дорогущие вискари, деньги, он сначала терялся, впадал в ступор, а потом начинал злиться. Чужая благодарность – это такое тяжелое бремя, это ответственность за того, кто благодарит, какие-то непонятные обязательства. Никита такое не любил. Не любил и всеми силами старался избегать. Поэтому и у коллег, и у пациентов считался хирургом от бога, но со странностями.

      А девочку они спасут! Считай, уже спасли! Реанимация, реабилитация – вот что ее теперь ждет. И путь этот нельзя назвать легким, но жить она будет и не станет седьмой в его списке…

      – Доктор, ну что?! – В коридоре к Никите бросились сразу трое: главврач районной больницы и, наверное, родители. Отец расхристанный, взмокший, несмотря на жару, одетый в строгий костюм. Мать в домашнем халатике, со следами наспех стертой фруктовой маски на заплаканном, смертельно бледном лице. Все они смотрели на Никиту такими глазами, что он в который уже раз порадовался, что девочка не станет седьмой.

      – Операция