Балтийская сага. Евгений Войскунский

Хорошо отношусь, конечно. А что?

      – В чем ее особенность, как ты думаешь?

      – Ну, в ее основе старинный испанский танец.

      – Да это я знаю. Был ли Бах счастлив, когда сочинял «Чакону»?

      – Ну и вопросик! – После паузы Заиграев сказал: – Ося, я немножко знаю его прелюдии и фуги. А партиты для скрипки – знаю плохо. Не помню, когда он сочинил «Чакону». Если после женитьбы на певице этой… как ее…

      – Анна Магдалена.

      – Да. Он был счастлив во втором браке. Да и вообще счастливчик. Народил много детей.

      – Счастливчик… Почему же в «Чаконе» столько драматизма? Столько басовых нот.

      – А как может быть без драматизма, если слышишь… если ведешь тему судьбы?

      – А-а, судьба! Вот это я и хотел… хотел понять…

      Три недели держалась 2-я дивизия на лужском рубеже, а восьмого августа началось немецкое наступление. Танки прорвали оборону, за ними устремилась пехота. Доходило до рукопашных схваток на брустверах, в окопах. Редеющие батальоны ополченцев отходили, цеплялись за высоты, за складки земной поверхности, оставляя на ней шрамы окопов.

      На одном из привалов, поздним вечером, при свете луны, боец Юркин, бывший рабочий завода «Красный треугольник», присмотрелся, как боец Виленский разматывает портянки с ног, натертых до волдырей.

      – Слышь, корешок, – сказал Юркин бабьим тонким голосом, – выбрось на хер свои портянки. На них же складки задубели.

      – У меня других нет, – сказал Иосиф.

      – Да я дам тебе новые. – Юркин порылся в своем вещмешке и вытащил пару белых чистых портянок. – На, возьми.

      – А ты как же? – застеснялся Иосиф.

      – Да я себе со склада другие выпишу. – Юркин залился смехом, похожим на школьный звонок.

      Он был смешливый. О таких «смехунах» говорят: покажи ему палец – с хохоту помрет. Хотя в жизни Юркина маловато было поводов для смеха. Он Иосифу однажды, в час затишья, рассказал:

      – Батя у меня был военный. Ну, чин небольшой, вроде нашего Захаркина. А мама была цыганка. Она здорово пела под гитару, понял? А красивая какая! Я в нее пошел! – Юркин похохотал, а потом: – Батю в тридцать восьмом арестовали. Что-то не так сказал. Точно не знаю, врать не буду. Ты что, спишь?

      – Нет, нет, – сказал Иосиф. – Слушаю. Просто глаза закрыл.

      – Ну вот. Что-то батя сказал, а кто-то услышал и донес куда надо. То-ись куда не надо! – Опять Юркин посмеялся, правда невесело. – Ну вот. Мама ходила по начальству. Писала даже товарищу Сталину, что батя ни в чем не виноватый. Просила, чтоб отпустили его. Она батю любила. Понял?

      – Как не понять…

      – Ну вот. Во все двери стучалась. А потом заболела. У ней кровь горлом пошла. Умерла она.

      Юркин умолк, принялся сворачивать махорочную самокрутку.

      – Так ты один остался? – спросил Иосиф.

      – Почему один? Мы с сестрой у бабушки жили. Я со школы ушел, с восьмого класса, на завод поступил. Ну вот. А потом стал чемпионом города.

      – Каким чемпионом? – удивился Иосиф.

      – Ну, бегал я. По длинным дистанциям первое место взял. В юношеском