Девушка и скрипка. Жизнь на расстроенных струнах. Мин Ким

что я не многие.

      Я погрузилась в музыку с головой и научилась плавать очень быстро. Через восемь недель я перешла во второй класс, а еще через месяц – в четвертый. Знаю, звучит неправдоподобно, но именно так легко и быстро все это и происходило. Игра на скрипке была самым простым и естественным из всего, что я когда-либо делала. Я ухватила суть. Я играла. Единственное, что меня расстраивало, – это звук, который я извлекала из дерева. Я понимала – он может быть лучше. Я не хотела играть как ребенок. Я стремилась обрести взрослый голос, я интуитивно чувствовала разницу между взрослым и детским звучанием. Я точно знала, каким голосом поет «взрослая» скрипка.

      Именно слух был моей движущей силой, а вовсе никак не пальцы. Пальцы – это лишь мышцы да кости. И только слух мог подсказать, как звучит моя музыка и как она должна звучать. Он тоже был моей стихией. У меня был абсолютный слух.

      ♪#1 Я всегда жила в мире музыки. Мне кажется, я с рождения умела читать ноты. Мама утверждает, что никогда меня им не учила, да и я такого не припомню. Зато я хорошо помню день, когда папа вернулся из командировки и привез маленький ксилофон. На каждом цветном брусочке было написано название ноты – ля, си-бемоль, си, до. Думаю, тогда я их и выучила. Музыкальная грамота стала моим любимым языком. Именно так я слышала мир, так его описывала. Велосипедный звонок звучал, как ре-диез. Дверь скрипела в до мажоре. Когда со мной разговаривали, я обращала внимание не столько на смысл сказанного, сколько на ритм и интонацию.

      Второй класс, четвертый – звучит так, словно я работала, не покладая рук. Вполне возможно. Но эта работа была мне в радость. Она была мне по силам. Наверное, иногда учителю все-таки приходилось меня подгонять, но давления я не ощущала. Каждый урок казался мне маленьким путешествием, всякий раз неожиданным, всякий раз по новому маршруту. Мы исполняли дуэты. Когда я помогала остальным ученикам настроить инструменты, учитель называл меня своей маленькой помощницей. В классе из десяти человек я была самой младшей. Но он понимал, что я – перфекционистка, и что для меня предельно важно не просто попасть в нужную ноту, а добиться нужного звучания. Благодаря ему я научилась видеть в музыке сюжет. Чаще всего я играла вместе с ним – мы исполняли отрывки из «Легенды» Венявского и «Приветствие любви» Элгара. Он не просто играл, он рассказывал мне истории, а если подходящей не было, я придумывала их сама: смешивала мифы и реальные события и часто вспоминала Икара, который слишком близко подлетел к солнцу.

      На дни рождения, Рождество и другие праздники учитель дарил мне пластинки. На них не всегда была записана скрипка, но всегда классика – пища для слуха. С Четвертой симфонией Бетховена у меня случилось что-то вроде школьного романа – я влюбилась в нее без памяти. Были и другие увлечения, но одно стояло особняком, оно подтвердило все, о чем я догадывалась. Это был двойной альбом австрийского скрипача, Фрица Крейслера. До этого я никогда не слышала ни о нем, ни о легендах, окружавших его. И не понимала, хотя, наверное, все-таки чувствовала