Яблоки для Господа. Повесть. Павел Быстровский

вот ты, Ванька! Сколько ты уже пишешь этот свой роман? Пишешь всё, пишешь, а книги как не было, так и нет! Уже который раз переписываешь всё заново? Издательства тебя динамят, никому твоя писанина не нужна. И вот скажи мне, пожалуйста, это и есть искусство, что ли?!

      – Творческому человеку во все времена было тяжко и туго. Что тут поделаешь? Любой успешный человек в искусстве – дело случая. Вот Скворечников стал известным художником, заказы на год вперёд расписаны, слава и богатство, всеобщее признание, женщины и прочая, и прочая… А ведь он учился вместе с тобой, Шура!

      Сказав это, писатель осёкся. Фамилия художника Скворечникова всегда действовала на Шуру Ротозеева как красная тряпка на быка. Вот и сейчас он поперхнулся праведным негодованием, а только что съеденный бутерброд едва не полез из него обратно.

      – Картины Скворечникова дерьмо! – взорвался Шура. – Я это всегда тебе говорил и ещё сотню раз повторю! Это дерьмо, а не творчество!

      – А Кадочкин? Он ведь тоже сейчас знаменит? – спокойно продолжал Иван.

      – Про Кадочкина лучше вообще не вспоминай! – и здесь был непреклонен Шура. – Это ничтожество, которое не умеет держать кисть в руках, не говоря уже о том, чтоб написать что-то путное!

      Здесь, видимо, съеденный всухомятку бутерброд снова дал о себе знать, потому что Ротозеев обвёл взглядом непримечательную квартиру Ивана (небольшую студию) после чего его взор остановился на холодильнике, стоявшем в углу, возле окна. Безденежный художник подошёл к холодильнику, открыл дверцу и ловко выудил из него бутылку с газированной водой. Отпив где-то треть бутылки (Шура всегда всё делал обстоятельно), он возвратил газировку на место, попутно осмотрев содержимое холодильника. Впрочем, не найдя там ничего, стоящего его внимания, Шура закрыл дверцу и направился к дивану. Стоит отметить, что мебели в квартире Ивана было немного – диван, кровать, три стула, письменный стол, кухонный стол да книжный шкаф, заваленный книгами и рукописями. Непритязательный быт дополняли холодильник, электрическая плита, кухонный гарнитур и раковина. Холостяцкое жилище непризнанного писателя венчал цветок в горшке, одиноко стоящий на подоконнике и уныло торчащая у входной двери вешалка, на которой висели серое пальто и клетчатая кепка (верхняя одежда Шуры) и поношенная коричневая куртка (верхняя одежда Ивана).

      – Искусство должно кормить нас, потому как творческая работа ничуть не проще или легче любой другой работы, – продолжил рассуждать Шура, завалившись на диван и сложив руки на животе. – Почему строителю или булочнику общество платит за их труд, а работа художника или писателя никак не оплачивается, если, конечно, ты не какая-нибудь известная личность? Чёрт возьми, даже дворнику за его работу платят, а нам – нет!

      Не слушая Шуру, Иван подошёл к книжному шкафу.

      – Вот такую книгу я хочу написать, – произнёс Размазин, беря с полки книгу и листая её. – Книгу, которая сможет изменить