Край спелого боярышника: нерассказанная история России, ХХ век. Братья Швальнеры

не лежит, – сказал я.

      Однако ж взял гитару и заиграл что-то лирическое. Он сел и стал слушать. Сперва внимательно, потом опустил голову и смежил веки. Казалось, задремал. Когда я окончил свой романс, он раскрыл глаза и посмотрел на меня с грустью.

      – Спой еще. Ндравится мне это. С чувством поешь.

      И я опять запел. Голос был словно чужой. Время шло. На часах – половина третьего ночи… Два часа уже длится этот кошмар. «Что будет, – подумал я, – если нервы сдадут?» Наверху, кажется, начали терять терпенье. Шум над головой усилился. Не ровен час, товарищи мои, не выдержат, прибегут.

      – Что там еще такое? – спросил Распутин, подняв голову.

      – Должно быть, гости уходят, – ответил я. – Пойду посмотрю, в чем дело.

      Наверху у меня в кабинете Дмитрий, Сухотин и Пуришкевич, едва я вошел, кинулись навстречу с вопросами.

      – Ну, что? Готово? Кончено?

      – Яд не подействовал, – сказал я. Все потрясение замолчали.

      – Не может быть! – вскричал Дмитрий.

      – Доза слоновья! Он все проглотил? – спросили остальные.

      – Все, – сказал я.

      Посовещались наскоро и решили, что сойдем в подвал вместе, кинемся на Распутина и задушим. Мы стали спускаться, но тут я подумал, что затея неудачна. Войдут незнакомые люди, Распутин перепугается, а там Бог весть на что этот черт способен… С трудом убедил я друзей дать мне действовать одному. Я взял у Дмитрия револьвер и сошел в подвал.

      …Я машинально повернул голову и посмотрел на хрустальное распятие на поставце, потом встал и подошел ближе.

      – Что высматриваешь? – спросил Распутин.

      – Нравится мне распятие, – отвечал я. – Прекрасная работа.

      – И впрямь, – согласился он, – хороша вещица. Дорого, я чай, стоила. Сколько дал за нее?

      С этими словами он встал, сделал несколько шагов ко мне и, не дожидаясь ответа, добавил:

      – А по мне, шкапец краше. – Он подошел, открыл дверцы и стал рассматривать.

      – Вы, Григорий Ефимыч, – сказал я, – лучше посмотрите на распятие и Богу помолитесь.

      Распутин глянул на меня удивленно, почти испуганно. В глазах его я увидел новое, незнакомое мне выраженье. Была в них покорность и кротость. Он подошел ко мне вплотную и заглянул в лицо. И словно увидел в нем что-то, чего не ожидал сам. Я понял, что настал решающий момент. «Господи, помоги!» – сказал я мысленно. Распутин все так же стоял предо мной, неподвижно, ссутулившись, устремив глаза на распятье. Я медленно поднял револьвер. «Куда целиться, – подумал я, – в висок или в сердце?» Дрожь сотрясла меня всего. Рука напряглась. Я прицелился в сердце и спустил курок. Распутин крикнул и рухнул на медвежью шкуру.

      На миг ужаснулся я, как легко убить человека. Одно твое движенье – и то, что только что жило и дышало, лежит на полу, как тряпичная кукла.

      Услыхав выстрел, прибежали друзья. На бегу они задели электрический провод, и свет погас. Во тьме кто-то налетел на меня и вскрикнул. Я не сходил с места, боясь наступить на труп. Свет, наконец, наладили.

      Распутин