Приемщица. Виктор Улин

момент работали на четвереньках, хлопала ладонью по своим трусикам – он мотал головой и тянулся к звездам на ее груди.

      Девушка что-то возражала, потом до меня донесся ее голос:

      – В рот я не беру, чтоб ты знал!..

      Донор заговорил что-то еще.

      Саша пожала плечами и сняла трубку внутреннего телефона.

      – Сейчас вызовет Ксанку, – пояснила Катя, зачем-то встряхнув банку с кофе.

      Меньше, чем через минуту по боковому коридору пролетел цокот каблуков, и к нам в комнату вошла секретарша.

      – У Саши праздник красных трусиков, твоего портрета еще не вывесили, – сказала она мне и взялась за молнию белого халата.

      Привычно и никого не стесняясь. Я сразу поняла, зачем ее вызвали.

      Когда Оксана осталась в темно-вишневом кружевном гарнитуре, я отметила, что бедра ее имеют грушевидную форму, любимую некоторыми мужчинами. Живот подкачал: после родов он не сократился, был весь в складках и морщинах. Впрочем, к моему возрасту у этой милой женщины все еще могло подтянуться. Но когда секретарша разделась полностью, я ее искренне пожалела.

      Мой первый мужчина – институтский философ, приобщивший меня в летнюю сессию второго курса – человек нехороший, но умный, повторял, что обнаженная женская грудь принципиально не может быть некрасивой. Этот девиз, внедренный в мое сознание почти одновременно с мужским предметом, внедренным в мое девственное тело, сослужил добрую службу. Я пребывала в счастливой убежденности, что голая я прекрасна уже потому, что голая, до тех пор, пока не поумнела. Но к тому моменту мое тело развилось до нынешней степени совершенства и никакие мантры уже не требовались.

      Не знаю, что сказал бы похотливый философ об Оксаниной груди. Но я смотрела на нее и мне в голову приходили даже не собачьи уши, а что-то еще более неподходящее.

      Оксана заметила, что я ее рассматриваю, усмехнулась, но не прикрылась.

      Глотнув кофе прямо из Катиной чашки, секретарша поспешила в цех, оставшись в туфлях на толстых красных подошвах. Она шагала с нарочитым эротизмом, и я отметила, что у нее очень красивые волосы – волнистые, темно-русые, покрывающие всю ее спину. Чуть ниже на пояснице красовалась отвратительная цветная татуировка в кичевом стиле, напоминающая то ли орнамент из колючих веток, то ли условные знаки каких-то самурайных придурков. А икры ее, пока их до нужного места прикрывал халат, были куда красивее, чем в голом виде.

      Донор увидел ее и расплылся улыбкой во всю физиономию.

      Они перекинулись парой слов – видимо, уточняли детали.

      Мужчина лег на кушетку, Оксана устроилась верхом. Я невольно отметила, что еще одним некрасивым местом ее тела оказались колени: в такой позе они казались костистыми. Донор охватил ее груши, она взяла себя за уши – и началось то, что в книгах иногда обозначается многоточиями, а в фильмах моей молодости всегда прерывалось затемнением.

      Ада отработала – донор отпустил ее зад и пошел к стойке. Сдав дозу и расписавшись, он сел в боксе, соседнем с тем, где разряжала секретарша.

      – Аксинью вызвали, видели? –