Тайна семейного архива. Мария Барыкова

и левым, в перерыве между мальчишескими жадными ласками мог с жаром рассуждать о воссоединении великой Германии и чувстве национальной вины. Но Кристель не хотела чувствовать себя виноватой. Она, смотревшая на мир веселыми и очень земными глазами, – темная, горячая алеманская порода отца победила саксонскую синеву матери – воспринимала эти рассуждения отвлеченно, они не задевали ни ее ума, ни ее сердца.

      В середине восьмидесятых, когда в Советском Союзе началось какое-то брожение, заволновались и в Восточной Германии. В Академию, где училась Кристель, стали наезжать делегации, члены которых смотрели на все с презрительной, но в то же время жадной ухмылкой. Однажды после официального приема она познакомилась с милым молодым человеком, хотя и говорившим на каком-то адском прусском диалекте, но глядевшим на нее с явным интересом. Кристель было не просто любопытно, восточный немец действительно понравился ей своей неподчеркнутой, но яркой мужественностью, и она повела его в греческий ресторан, втайне гордясь собственной смелостью и презрением к предрассудкам: ей и в голову не пришло бы отправиться в подобное заведение с кем-то из своих здешних поклонников, будь он так безвкусно одет.

      В ресторане Отто вел себя вполне пристойно, разве что не вытирал губ, прежде чем поднести к ним бокал, и возмутился чаевыми оберу[12]. Потом они долго бродили по городу, заходя в локали[13] и пробуя вина прошлого сезона, которые так дешевы весной. Мысли Кристель незаметно для нее самой раздваивались: все в этом человеке было таким же чужим, как и его отрывистый, лающий выговор, но она не могла не восхищаться его выдержкой и отсутствием смущения, которое непременно испытал бы любой ее однокурсник, окажись он в чужой стране, в дурном костюме, без денег и рядом с понравившейся девушкой. Это восхищение потихоньку начинало перерастать в нечто большее, чему Кристель, не будучи ханжой, и не думала сопротивляться. К тому же, его руки, изредка касаясь ее, становились все горячей… Через несколько часов этого странного гуляния, Кристель улыбнулась и направилась к дому. Разумеется, было интересней позвать его не в эту материнскую коробку, а в настоящий немецкий дом, но там у дяди гостил какой-то его коллега, и потому пришлось ограничиться претензиями начала семидесятых.

      Все еще улыбаясь, она зажгла свет и показала Отто ванную, откуда он подозрительно быстро вышел, затем сама встала под душ и, не одеваясь, прошла в спальню. «С братьями по крови здесь, наверное, еще никто не спал», – усмехнулась она про себя, зная постельную неприязнь своей матери к соотечественникам, и подошла к уже раздевшемуся и дрожавшему как в лихорадке юноше.

      – Милый, – скорее ободряюще, чем призывно, произнесла Кристель и протянула ему упаковку с парой презервативов с запахом не то камелии, не то чего-то еще более экзотического. Но, к ее удивлению, Отто и не подумал взять их, а, с искаженным лицом, резко повалил ее на кровать, пытаясь овладеть ею мгновенно и грубо. Еще

12

Устаревшее южное обращение к официанту.

13

Локаль – так в Германии называют небольшие недорогие кафе.