Однажды в Ялте. Виктор Михайлович Лысых

потом начала рисовать. Через некоторое время я сказал, что видел ее сегодня утром на набережной, и что ее картины мне нравятся.

      – А кое-кому не нравятся, – резко сказала она. Похоже, что от слов девушки Бруклицына еще не отошла.

      – Мона Лиза, возможно, тоже не всем нравится.

      – Спасибо, утешили, – сказала она, и чуть приметная улыбка тронула ее губы.

      Бруклицына вглядывалась в мое лицо, а я стал рассматривать ее.

      Следует сказать, что как женщина она мне не приглянулась. Лет за тридцать, какая – то простенькая, ничем не примечательная, разве что глаза красивые, да губы припухлые, теплые, а может и горячие.

      На ней была черная футболка на два размера больше, чем надо бы, и те же просторные джинсы с засохшей краской. Под футболкой лифчика не было, и небольшие груди четко прорисовывались за тонкой тканью. Почувствовав мой взгляд, она ерзнула на стульчике, и я стал смотреть мимо неё на публику на набережной.

      Минут через двадцать она отколола листик и подала мне. Было похоже, но восторга не вызвало. Пейзажи с дамочками у неё получаются гораздо лучше.

      Я расплатился и отошел.

      Утренний кофе и Колян с катера

      На следующий день утром я увидел Бруклицыну на набережной, она собирала этюдник после рисования. Я поздоровался, она приветливо кивнула. Я предложил помочь донести ее амуницию, все равно делать нечего, она согласилась.

      – И как вам удается так рано вставать? – спросил я.

      – Тяжко дается, но потом ловлю кайф от утра, моря, да и за спиной меньше хрюкают.

      – Тут один жаловался, что вы его далеко послали.

      – А если нормальных слов не понимает.

      – Может, кофейку выпьем, – предложил я.

      – Если угостите, почему бы и нет, – согласилась она.

      Мы сели за столик одного из только что открывшихся кафе. Кроме кофе я заказал и пирожные. Посидели мы с полчаса, познакомились, звали ее Марина. Из разговора выяснилось, что живет она здесь одна, сын шести лет – у матери в Херсоне. А сюда приезжает на заработки, и живет с весны до осени. На вопрос, а муж чем занимается, сказала:

      – Эгоизм свой холит, – и, помедлив, добавила, – художник он, в училище познакомились. Нормальный мужик был, а потом как сбрендил, непризнанный гений, – с ехидцей добавила она.

      – А может это так и есть, – сказал я. – Насколько я помню, Ван Гога тоже считали психом, а он оказался гением.

      – Пусть будет хоть трижды гений, меня это уже не колышет, и … закроем тему.

      – Как скажете, – сказал я, улыбнувшись как можно шире, и это сняло напряжение, вызванное разговором о муже.

      О себе я наплел сорок бочек небылиц, но в данной ситуации это было необходимо. По дороге к ее дому, я сказал, что собираюсь сегодня съездить в Массандровский дворец, посмотреть, как отдыхали наши цари. Марина оживилась:

      – Можно и я с вами. Они взяли мои картины на выставку, обещали заплатить, но пока, ни копейки не дали, а я сейчас, можно сказать, на мели.

      – А картины, что совсем не покупают?

      – Не