Маяк Петра Великого. Олег Мушинский

столичному инспектору втюхать какую-нибудь дрянь.

      Я сделал ещё глоток, решил, что на вкус всё-таки неплохо, даже оригинально, и сказал:

      – Да, в общем, рассказывать толком нечего, Вениамин Степанович. Когда я появился, бедняга уже тонул и спасти его, увы, не удалось.

      В этом была вся суть, но инспектору подавай детали: кто где стоял, что делал, что говорил. Я понимаю, в сыскном деле всякая мелочь должна быть на своём месте, но не раздувать же ради этого из мухи слона! Вот, скажите на милость, какая, к примеру, разница: «спасите» или «скорее» кричала барышня? Я, пока подробно изложил всю историю, успел обсохнуть и допить чай.

      – Хорошо, Ефим, – сказал инспектор. – Последний вопрос. Почему он тонул?

      Я даже не сразу нашёлся, что ответить. Вроде бы, это было совершенно очевидно.

      – Так вода леденющая, Вениамин Степанович. Руки-ноги свело, и привет. Да и пловец из него, прямо скажем, неважный. Барахтался кое-как, да и только.

      – Это объясняет, почему он утонул, – недовольно проворчал инспектор. – А вот почему он вообще в канале оказался?

      – Наверно, он – самоубийца, – ответил я.

      – Наверно? – строгим тоном переспросил инспектор.

      – Барышня ругала его как самоубийцу, – сказал я. – Но действительно ли он сводил счёты с жизнью или она так оценила его идею искупаться – тут я сказать не берусь. В любом случае, случайно он в канал упасть не мог. Там решётка. Дырявая, правда, но не настолько, чтобы её не заметить. К тому же, он разделся. Значит, собирался прыгать.

      – Скорее всего, – согласился инспектор. – Но, возможно, у него были для этого какие-то другие причины.

      – Например, барышня, – усмехнулся я. – Которая решила избавиться от настойчивого кавалера и перебросила его через двухметровую решётку.

      – Как версия это вполне допустимо, – неожиданно согласился инспектор. – Но в ней, Ефим, есть два изъяна: слабый мотив и слабая физическая подготовка самой барышни. Она не смогла бы перебросить через решётку даже такого, как наш утопленник. Если только заставила перелезть самому. Вы не заметили у неё в руках, к примеру, пистолет?

      – Нет. Да не она это, Вениамин Степанович, – вступился я за девушку. – Стала бы она тогда на помощь звать?

      Инспектор покачал головой.

      – Ну, звала-то она, положим, не слишком активно, – сказал он. – Другая бы на её месте сиреной завывала.

      – Главное, дозвалась, – возразил я. – Всего одним криком, можно сказать.

      – Да, это важно, – согласился инспектор. – Но это не объясняет, почему юноша оказался в канале. Почему, Ефим?

      Его указательный палец, как револьвер, нацелился на меня, требуя незамедлительного ответа. Вот так сходу у меня была только версия о самоубийстве.

      – Не иначе умом тронулся, – сказал я.

      Инспектор сложил пальцы домиком и задумчиво уставился поверх них на свою кружку с чаем. Она была достойна особого внимания: размером с пивную, из синего фарфора с золотым узором. Если повернуть её к себе