Маяк Петра Великого. Олег Мушинский

что да. Бабка первым делом отыскала лопату и решительно направилась к туалету. Она подступила к этому невзрачному домику с таким энтузиазмом, с каким, наверное, начинающий археолог раскапывал свою первую гробницу. Вот только сокровищ там не оказалось.

      Отставив лопату к стене, бабка окинула взглядом двор и с не меньшей решимостью переключилась на кусты смородины. Те мирно соседствовали с сорняками у забора, и в темноте я не мог разобрать, где кончалось одно и начиналось другое. Бабка, подсвечивая себе лампой, начала прочёсывать исключительно смородину. Я ждал. Бабка шуршала в зарослях не менее четверти часа, и нашла там свой радикулит. Так и уползла в дом, согнувшись, ведьма старая.

      Едва она скрылась в доме, в небе окончательно потемнело, загремело и налетел такой ветер, что я запросто мог улететь в Берлин своим ходом, и даже поспел бы к финалу.

      С каждым новым шквалом мне казалось – вот теперь точно унесёт! Вместе с крышей. Я уж, грешным делом, представлял себе завтрашние заголовки в газетах: «Ефим Кошин летал по небу, будто ангел». Или не ангел. В своём чёрном плаще я бы, скорее, сошёл за беса, да и бабка моя всегда про меня говорила: «худой как чёрт». В общем, это зависело от зубоскальства газетчиков.

      Могли бы, к примеру, и такое написать: «Ефим Кошин проплыл рекордную дистанцию на крыше сарая». Хлынул такой дождь, словно кто-то наверху решил, что настало время второго потопа и этот дождь – ответственный за его водоснабжение. Поливало так, что я порой чувствовал себя не только пловцом, но и ныряльщиком. Особенно ближе к утру. Помнится, за день до того я читал в газетах про американский экипаж, который вместе со своим воздушным шаром упал в море, и газеты от души позубоскалили над едва не утопшими воздухоплавателями, так сказать, наглядно показав, что было бы, попадись я им на карандаш.

      Но вот чего бы они точно не написали, так это: «кража столового серебра у Фроловых раскрыта». Вор, к сожалению, не воспользовался возможностью вернуться под шумок за добычей. То ли затаился, то ли махнул рукой на столь скудный улов. Когда буря утихла, а на востоке забрезжил рассвет, я стёк с крыши на улицу.

      Рядом, словно бы из ниоткуда, возник городовой Матвеев.

      – Рановато ты, – сказал он. – А хотя какая разница? Не придёт он. Хотел бы – давно бы наведался.

      – Что значит – рановато? – удивился я и обернулся.

      На востоке было темно. Должно быть, я принял за рассвет последнюю молнию уходящей бури, но лезть обратно, на мокрую крышу, не было никакого желания. В борьбе с собственной совестью я положился на монетку. Подбросил, поймал – выпала решка, и я махнул рукой.

      – Да, наверное, – сказал я городовому. – Тоже думаю, что не придёт, но вы с ребятами всё-таки присматривайте за домом. Мало ли что.

      Матвеев кивнул. Мол, конечно, само собой.

      – Ну, тогда бывай, – добавил я, и побрёл докладывать, что идея с засадой оказалась неудачной.

* * *

      Тем временем над городом занимался настоящий рассвет. Дождь всё ещё накрапывал, но уже редкий