Отель «Нью-Гэмпшир». Джон Ирвинг

официант начал раздеваться.

      – Все, кроме твоего пиджака, приятель, – сказал ему Фрейд. – Доктора не носят официантских фраков.

      У отца был черный пиджак, который более или менее подходил к брюкам официанта, и он принес его Фрейду.

      – Я миллион раз им говорил, – сказал старший официант, хотя очень странно было видеть, как он, стоя нагишом, говорит с таким апломбом, – что должен быть доктор, который постоянно жил бы в отеле.

      – Ну вот, – объявил Фрейд, полностью одевшись.

      Дежурный клерк побежал к главному зданию впереди него. Отец смотрел, как старший официант беспомощно глядит на оставленный Фрейдом комбинезон: тот был не слишком чистым и основательно провонял Штатом Мэн, официант явно не хотел его надевать. Отец побежал догонять Фрейда.

      По гравиевой дорожке напротив главного входа немцы волочили теперь здоровенный сундук; утром кому-то придется изрядно поработать граблями.

      – Разве нет никто в этой отел помочь нам? – проорал один из немцев.

      На чистом, без единого пятнышка, прилавке в служебной комнате между главным обеденным залом и кухней лежал как труп здоровенный немец с рассеченной щекой.

      Его бледная голова покоилась на сложенном пиджаке, который уже никогда больше не будет белым; его пропеллер из галстука-бабочки осел на горло, пояс был ослаблен.

      – Это кароший доктор? – спросил он у приемного клерка.

      Молодая великанша в платье с желтыми рюшами ринулась вперед и схватила клерка за руку.

      – Отличный доктор, – заверил его дежурный клерк.

      – Особенно в накладывании швов, – сказал мой отец.

      А моя мать сжала его руку.

      – Думай, этот не очень цивилизованная отель, – сказал немец.

      – Это есть дикий место, – сказала загорелая атлетка, но тут же поспешила усмехнуться. – Думай, это nicht очень страшный рана. – Она повернулась к моим отцу с матерью и дежурному клерку. – Думай, нам не надо очень кароший доктор, починить эту рану.

      – Лишь бы только не еврей, – пошутил немец.

      Он закашлялся. Фрейд был за дверью, и его никто пока не видел; он никак не мог продеть нитку в иголку.

      – Это не еврей, я уверена, – рассмеялась загорелая принцесса. – Они не имеют евреев в Мэне!

      Но когда она увидела Фрейда, у нее уже не было такой уверенности.

      – Guten Abend?Meine Dame und Herr, – сказал Фрейд. – Was ist los?[2]

      Мой отец сказал, что Фрейд в черном пиджаке казался таким маленьким и настолько был обезображен этими его шрамами от нарывов, что немедленно складывалось впечатление, будто свою одежду он украл – причем по крайней мере у двух различных людей. Даже его самый бросающийся в глаза инструмент был черным: черный моток ниток, который он сжимал в руках, обтянутых серыми резиновыми перчатками, какими пользуются посудомойки. В маленьких руках Фрейда лучшая иголка, найденная им в «арбутнотовской» прачечной, выглядела слишком большой, как будто он схватил иголку, которой зашивают паруса на гоночных яхтах. Хотя, возможно, так оно

2

Добрый вечер? Дама и господин. Что случилось? (нем.)