Рузвельт, Кеннеди, советская агентура. Александр Феклисов

помчались по Горьковскому шоссе и скоро прибыли в школу, находившуюся в Балашихе. Мне показали комнату, где я должен был жить вместе с другими товарищами, классы, столовую, просторный двор.

      Когда я в субботу возвратился домой, родители и родственники вздохнули с облегчением. Они стали расспрашивать, какую же работу мне предложили. Я ответил:

      – Берут радиоинженером на секретную радиостанцию, а в чем будет заключаться работа конкретно, пока неизвестно.

      И действительно, я ничего толком не знал. Мое приобщение к миру разведки было для меня полной неожиданностью. Теперь, бросая взгляд в прошлое, должен сказать, что отчетливо понимаю, насколько неожиданно произошел крутой перелом в моей судьбе.

      В то давнишнее воскресенье я еще не осознал, что мобилизация меня в органы госбезопасности резко изменит мой образ жизни, оторвет от родных мест, от близких и друзей, среди которых я вырос, и направит мою судьбу по новой, весьма сложной, но интересной дороге, откроет перспективы, о которых я не только не мечтал, но которые мне никогда и не снились.

      Условия и обстановка в ШОН оказались непривычными. Школа размещалась в лесу в добротном деревянном двухэтажном доме; ее территория была огорожена забором. В верхнем этаже располагались пять спальных комнат, душевая, зал для отдыха и игр, а в нижнем – два учебных класса и столовая. Спальные комнаты были большие, в них находились два стола для занятий, две роскошные кровати с хорошими теплыми одеялами и два шкафа для одежды. Перед кроватями – коврики. Комната содержалась в идеальной чистоте. По сравнению с обстановкой, в которой я жил дома, где зимой спал на сундуке за печкой, а летом – в сарае на дровах, эти условия казались райскими.

      Я, как и другие девять слушателей, остался доволен трехразовым вкусным и сытным питанием, так как в институте, в котором я до недавнего времени учился, столовой не было и обычно мой обед состоял из банки баклажанной икры или фаршированного перца, пятисот граммов черного хлеба и двух-трех стаканов чая.

      Коренным образом изменился и мой внешний облик. Если в годы учебы в институте я обычно носил лыжный костюм и лыжные ботинки и все пять лет – заношенное демисезонное пальтишко, то в ШОН нам выдали по добротному пальто, шляпе (до этого шляп я никогда не брал в руки), костюм, ботинки, сорочки. Нам ежемесячно платили пятьсот рублей. Когда я, одетый с иголочки, пришел в очередную субботу домой, родители ахнули от удивления.

      Еще через неделю я дал матери четыре сотни. Она, как обычно, взяв деньги не считая, спросила:

      – Шура, достаточно ли ты оставил себе?

      И после утвердительного ответа пошла в другую комнату, чтобы положить деньги на комод.

      Утром в воскресенье, во время завтрака, я заметил, что родители необычно молчаливы и пристально смотрят на меня. Затем отец, явно волнуясь, спросил:

      – Сынок, нас беспокоит появление у тебя больших денег, дорогостоящей одежды, то, что ты не бываешь дома по целым неделям. Не стал ли ты заниматься какими-либо нечистыми делами?

      Я попытался убедить