Так, например, известны люди, у которых любые человеческие отношения заканчиваются одним и тем же: благодетели, которых через какое-то время в озлоблении покидает каждый из их питомцев, какими бы разными они ни были, словно им суждено изведать всю горечь неблагодарности; есть мужчины, у которых любая дружба кончается тем, что друг их предает; есть другие люди, которые в своей жизни очень часто возвеличивают другого человека, возводя его в ранг большого личного или даже общественного авторитета, а затем спустя какое-то время сами низвергают этот авторитет, чтобы заменить его новым; есть влюбленные мужчины, у которых любое нежное отношение к женщине проходит одни и те же фазы и приводит к одинаковому концу, и т. д. Мы мало удивляемся этому «вечному повторению одного и того же», если речь идет об активном поведении данного человека и если мы находим в его характере постоянную черту, которая должна выражаться в повторении одних и тех же переживаний. Гораздо большее впечатление на нас производят те случаи, где такой человек переживает нечто, казалось бы, пассивно, не оказывая со своей стороны никакого воздействия, и все же повторяет все время одну и ту же судьбу. Вспомним, например, историю женщины, которая выходила замуж три раза подряд, и все ее мужья через короткое время заболевали, а ей приходилось ухаживать за ними до самой их смерти. Самое волнующее поэтическое изображение такой судьбы дал Тассо в романтическом эпосе «Gerusalemme liberata»
[4]. Герой этого произведения Танкред, сам того не ведая, убил свою возлюбленную Клоринду, когда она сражалась с ним в доспехах вражеского рыцаря. После ее похорон он попадает в зловещий заколдованный лес, повергающий войско крестоносцев в ужас. Там он разрубает мечом высокое дерево, но из раны дерева струится кровь, и голос Клоринды, душа которой переселилась в дерево, обвиняет его, что он снова ранил возлюбленную.
Основываясь на таких наблюдениях за поведением пациентов при переносе и за судьбой людей, мы осмелимся выдвинуть предположение, что в душевной жизни действительно существует навязчивое повторение, выходящее за рамки принципа удовольствия. Теперь мы склонны отнести к этому принуждению сновидения травматических невротиков и побуждение ребенка к игре. Правда, мы вынуждены признаться себе, что лишь в редких случаях можем осмыслить влияния навязчивого повторения в чистом виде без содействия прочих мотивов. В случае детской игры мы уже отмечали, какие иные толкования допускает ее возникновение. Навязчивое повторение и непосредственное, исполненное удовольствия удовлетворение влечения, по-видимому, соединились в ней в единое целое. Феномены переноса, очевидно, служат сопротивлению со стороны настаивающего на вытеснении Я; навязчивое повторение, которое лечение хотело поставить себе на службу, так сказать, перетягивает на свою сторону Я, которое хочет придерживаться принципа удовольствия. В том, что можно было бы назвать навязываемой судьбой, многое, как нам кажется, становится понятным
