Благовест с Амура. Станислав Федотов

сейчас жена автора того злополучного письма (хотя точнее следовало бы говорить «предполагаемого автора») стояла перед ним, и глаза ее сверкали решимостью.

      – Мне известно, что вы, месье, вели дело об отравлении мадам Дюбуа. Мне хотелось бы увидеть письмо, которое убило мадам. Оно действительно из России?

      Коленкур смутился. Конечно, письмо написано по-русски и подпись там генерала Муравьева, но…

      – Вы садитесь, пожалуйста. Видите ли, мадам, я не могу это утверждать с полной достоверностью…

      – Почему? – спросила Муравьева, садясь на стул у рабочего стола комиссара. Сам Коленкур остался стоять, ссутулившись и опираясь на стол костяшками пальцев. Он был худощав и высок; все его знакомые были ростом ниже, и ему почему-то всегда хотелось быть «как все», поэтому он привык сутулиться.

      – Позвольте мне сказать об этом чуть позже. А пока я могу вас познакомить с фотографической копией. Само письмо, тщательно запечатанное, находится в архиве «Сюртэ». Яд, которым оно пропитано, остается опасным для жизни. Муж погибшей хотел оставить письмо себе, но префект Аллар категорически воспротивился. Ему также отдали фотографическую копию.

      – Давайте вашу копию.

      Коленкур открыл железный шкаф, достал из папки белый лист и подал Муравьевой. Сам опустился на стул, взялся было за газету, но тут же отложил ее в сторону.

      На плотной бумаге отпечатался сероватый прямоугольник с более темными буквами текста. Катрин заглянула в конец, туда, где в правом нижнем углу были слова «Генерал-губернатор Восточной Сибири» и подпись – «Николай Муравьев».

      – Это писано не рукой моего мужа и подпись не его. – Ее губы скривились в презрительной усмешке. – Кто-то сработал очень грубо.

      – Нечто подобное я и предполагал, – заметил Коленкур и, протянув руку, поспешно добавил: – Давайте сюда. Остальное можно не читать.

      – Нет уж, позвольте, я прочту. Все-таки интересно, что могут написать от имени генерала Муравьева женщине, о которой он, скорее всего, никогда и не слышал.

      Комиссар заерзал:

      – Мадам, содержание может вас… гм… покоробить и даже оскорбить…

      – Вот как? Тем более любопытно.

      Однако чем дальше она читала, тем бледнее становилось ее красивое лицо. Это было заметно даже под вуалеткой. («Наверное, дошла до слов о попытке изнасилования, – подумал Коленкур, – и о том, что об этом сказала Христиани».) А потом кровь бросилась на щеки, рука, держащая бумагу, бессильно упала на колени, и Коленкур услышал искаженный болью шепот:

      – Боже мой! Элиза! Этого не может быть!..

      Минуты две она сидела, устремив глаза на герб Бержерака, висевший на стене. Комиссар тоже посмотрел – что там остановило ее взгляд? Лилии на левой, голубой половине щита? Вряд ли. Золотой дракон – на правой, красной половине? Красивый и коварный зверь… Элиза?! Та самая, на которую ссылается автор письма!

      – Кто такая Элиза? – осторожно спросил Коленкур. Муравьева не ответила. – Близкий вам человек? Мадам! – Он повысил голос, чтобы встряхнуть