Лжевремя. Изяслав Винтерман

…»

      Кто ночь прожил – вставать не хочет.

      По горлу ветер – дверь закрой.

      Ты не успел, и он грохочет

      дождем, стреляет кобурой.

      Он обгоняет все машины

      и поворачивает вспять.

      Гнёт правду ветер камышинный

      под током слёз, а не 0,5,

      смыкает крýгом море капель,

      откатывает солнце вдаль —

      где луч, как жалкий подражатель

      тепла, которого не дал,

      сверлит мягчеющее темя,

      разогревает в горле ком.

      …Неостановленное время

      обвалится одним куском.

      «Убивает другая жизнь, а вот эта…»

      Убивает другая жизнь, а вот эта —

      позволяет пожить еще

      чем-то средним между зимой и летом,

      между деревом и плющом;

      Чем-то средним – между судьбой и долгом,

      между женщиной и женой;

      Тонкорунным овном и серым волком,

      но в истории кружевной.

      Отчасти

      1

      Господи, не дай мне умереть,

      коли подарил земную шкуру.

      Мне еще любить, еще мудреть,

      мне еще искать свою Лауру!

      Мне еще записывать слова,

      что приходят ночью – отовсюду,

      продлевая жизнь на миг ловя…

      Обещаю: мучиться не буду!

      2

      Человек от радости не спит.

      Засыпает от переживаний.

      Крутит боль свою, как Вессон-Смит,

      убивая с помощью названий,

      для печали подобрав слова…

      Радость рассчитается слонами.

      А ему б проснуться – чёрта с два! —

      вещими пожертвовать бы снами.

      3

      Ледяная пустыня вокруг.

      Свет намерз вековой толщиной,

      даже лунку в окне не продышишь.

      Душит и отпускает… Напишешь

      обо мне? – Правды нет никакой.

      Только к небу прижмешься щекой,

      и – теплеет, и будто не слышишь

      зов пустыни ледовой – на юг!

      «На яблочной диете Ева…»

      На яблочной диете Ева.

      Но червячок не спит внутри.

      Налив хрустит, а бог разгневан:

      «Послушай, а не говори —

      тебе рожать детей, да в муках,

      любить, но слать их на войну.

      Жизнь это хитрая наука,

      давай незнание верну…»

      Ладонями закроет уши,

      зажмурится с набитым ртом.

      И голос бога – глуше, глуше,

      почти невнятный обертон.

      «Тяжелым цветением пахнет…»

      Тяжелым цветением пахнет —

      цветением ночи с тобой.

      Так густо, насыщенно, так не-

      возможно – что рядом любой

      почувствует страхи и страсти,

      бесстыдного воздуха ток.

      И ветер – дыханием частым —

      погонит клубы на восток.

      И мы понесемся долиной —

      по острым ее позвонкам.

      Ты будешь водою вдоль линий

      любви, проведенных по нам.

      «Я видел, как стучал в стекло…»

      Я видел, как стучал в стекло

      и гиб наверняка.

      От облаков его несла наклонная река.

      А я – свободный от огня,

      от цвета вод с небес.

      От глаз, спешащих отогна-

      ть его от гиблых мест:

      не важно, суша ли оно,

      железная ль вода.

      Из божьих дел удалено

      различие, уда-

      лена немалая их часть —

      нет слов и сил на них.

      Стучал в стекло, так постучать

      мог только ты и ник-

      то другой.

      «Ветер бросается на окно, весь сотрясая дом…»

      Ветер бросается на окно, весь сотрясая дом.

      Ужас выдавливая из нот, радующих потом.

      Только что возненавидя свет и отключая слух —

      ветер отыгран сто раз, спет, и наизнанку – сух.

      Кто же увидел в нем дождь, снег, новых