На кострами заросшем Плутоне. Егор Мирный

как недовольство новорождённого,

      и у меня вместо смерти всякий раз пробуждение.

      живёшь и видишь сам себя от третьего лица,

                                                                  соглядатайствуешь,

      фотографируешь что ни попадя,

                                        оформляешь на себя дарственную,

      вписываешь в неё одно знакомое имя, другое, пятое

      хочется отдать её кому-нибудь, но все спят уже.

      а будить никого не хочется, да и вообще беспокоить

      не хочется никого в этом мире,

                                                           выполотом под корень,

      дышишь тем, чем дышать перестали

                                                                   или ещё не начали,

      и стучаться ни к кому не хочется,

                                                        и ни к кому не назначено.

      один скажет «пустое», а другому я о пустом поведаю,

      третий выйдет за дверь, покинет подъезд,

      больше не вернётся, наверное,

      одного сачка бабочки – жизнь и смерть,

                                                             имя всему – прелюдия,

      я и ты, два местоимения, посмотри,

                                                           но совсем как люди мы.

      диалоги

      внутренние диалоги со знакомыми

                                                              и случайными людьми,

      со знакомыми – чаще, со случайными – неожиданее,

      продолжаются. ты хочешь,

      чтобы я называл тебя мисс:

      мисс, выруби телевизор,

                                           мисс, займёмся этим на пристани.

      твои намерения прозрачны, как тонкая футболка,

      которую ты снимаешь с себя,

                                                  делая это предельно невинно.

      встань-ка вот так: подбородок приподнят,

                                                       губки надуты, руки в боки –

      я рассматриваю тебя на свет и тебя не вижу,

      и ухожу в соседнюю комнату,

                                      полную неоправдавшихся ожиданий,

      выгоняю взашей их, даю им подзатыльники,

                                                           пытаюсь дверь запереть,

      но она остаётся открытой,

                                                 словно граница таджикистана.

      денег, как обычно, не набирается даже на смерть.

      значит – живу, и в сердце моём терракотовом

      живёт затерявшаяся там невесть когда стрекоза,

      а в той стрекозе живёт голос твой,

                                                  слышимый будто из сотового,

      ты опять забываешь о том, что ты хотела сказать,

      тебя слышно всё хуже и хуже, точно засыпаны гравием

      ты, и пространство, и время, и то,

                                      что